Одни считают дьявола испанцем, другие – немцем. По этому признаку люди разделяются на романистов и германистов.
Поздней осенью 1941 года германистами были почти все.
А Мирра, хоть и называлась «германистом», в дьявола вовсе не верила и о нем почти не задумывалась. Она была коммунистом, атеистом и сознательным научным работником.
В Ленинграде свирепствовал голод. Брат Мирры ушел с ополчением и сгинул где-то под Старой Руссой; от него вестей так и не пришло, зато пришло письмо от сына соседки, с которым вместе уходили. Соседкин сын тоже больше не отзывался, так что решено было, что погибли оба. Только оплакали, как проклятые фрицы разбомбили дом, и соседку свою Мирра потеряла.
Перебралась в другое жилье, где все вымерли еще в середине осени. И тут неожиданно привалила удача – свела знакомство с одной чрезвычайно ушлой бабушкой. Та по давним партийным связям получила доступ на помойку Смольного, о которой в городе ходили легенды. Отбросы с той дивной помойки по дешевой цене продавала Мирре, так что та почти что и не голодала.
Что бы сказал дедушка, владелец часовой мастерской в Витебске, если бы увидел, как все нажитое уплывает в жадные лапки старушки-партийки? «Береги себя, Мирра», – вот что бы он сказал.
Кутаясь в необъятную, молью траченую, семейную шаль, сидела Мирра в Государственной Публичной Библиотеке, под черной, будто бы скорченной лампой. Сегодня дали свет и можно было заниматься делом, а не в бомбоубежище время попусту расходовать. Ее очень раздражали эти вынужденные отсидки среди оцепеневших от страха людей с безнадежными глазами. Хотелось совсем другого: в три рывка распахнуть три тяжеленные двери, одну за другой (как в боксе детской поликлинике, куда ее водил давным-давно покойный дедушка), в три прыжка подняться по плоским, как в Критском дворце, ступеням, приспособленным к степенной ходьбе, но никак не к бегу, схватить книги и погрузиться в работу. Ибо любила Мирра свою работу и потому могла быть счастлива в этом страшном, погибающем мире.
Редкая красавица была Мирра, с огромными черными глазами в махровых ресницах, которые росли, казалось, в три ряда, с гордыми бровями, с большим, трагически изогнутым ртом. Ежедневная близость смерти придавала ее прекрасному лицу почти неземную одухотворенность. И многие – и женщины, и мужчины, и особенно дети – провожали ее тоскующим взором, словно в надежде, что этот ангел, сошедший с небес, подаст им руку и заберет к себе на небеса, где нет ни Гитлера, ни голода, ни бомбежек.
В Публичной Библиотеке, несмотря на войну, было немало читателей. Из-за холода окон не открывали, и потому в библиотеке застоялся отвратительный запах бессильной человеческой плоти.
Поэтому когда рядом с Миррой, тихонько извинившись, пристроился совсем уж вонючий старикашка, она недовольно дрогнула ноздрями и отодвинулась.
– Простите, – прошептал старикашка спустя некоторое время, – позвольте полюбопытствовать, чем так увлеченно может заниматься такая красивая девушка?
Мирра бросила короткий взгляд на своего соседа. Оказалось, что он был не так уж и стар. Волосы, которые она приняла было за седые, были просто очень светлыми, льняными. Старили его две резкие морщины вокруг прямого рта. На соседе был тулуп – видимо, эта одежда и источала козлиный запах. Яркие синие глаза уставились на Мирру с нескрываемым восхищением.
– Меня интересуют некоторые лингвистические проблемы, – нехотя сказала Мирра. Заставила себя быть вежливой.
– А, вы научный работник? – Человек в тулупе страшно оживился. – И как вы думаете, с научной точки зрения, почему этот город проклят во веки веков?
– Простите, – с достоинством сказала Мирра. – У меня мало времени. Завтра меня могут убить, а я еще ничего не успела написать толкового.
– А вы должны, да? – Острый нос мирриного собеседника едва не клюнул ее в щеку. – Должны? Задолжали всему человечеству?
– Не могу же я прожить свою жизнь напрасно, – ответила она. – Пожалуйста, отодвиньтесь. Вы меня совсем задушили.
– Ах, пардон. – Человек в тулупе торопливо отодвинулся. И, видя, что Мирра опять потянула к себе книгу, заговорил: – Вам ведь известно, что в первые века существования Петербурга, ходили юродивые и кричали: «Быть Петербургу пусту»?
Мирра как германист ничего подобного не знала. О чем и сообщила – не без злорадства.
– Это не входит в круг моих научных интересов, – добавила она.
– А крысы? – возбужденно спросил человек в тулупе. – Об этом-то вы слышали? Крысы ушли из города прямо перед началом блокады. Знающие люди уже тогда говорили…
– Да, – нехотя согласилась Мирра. – О крысах моя соседка много беспокоилась.
Конец ознакомительного фрагмента.
