Семь часов утра, 30 апреля 2006 года. Я стою в зале регистрации аэропорта, стискивая ручку багажной тележки, в толпе других пассажиров, которые, как и я, регистрируются на ранние утренние рейсы. Сцена знакомая: сотни путешественников с чемоданами, сумками, рюкзаками и младенцами, выстроившихся параллельными очередями к длинной стойке, за которой стоят у своих компьютеров сотрудники авиакомпании. В толпе немало и других служащих в форме: пилотов и стюардесс, контролеров багажа, два полисмена, единственная задача которых – быть на виду. Контролеры просвечивают багаж, другие работники наклеивают на него ярлыки, носильщики отправляют багаж на транспортер, который доставит его, как можно надеяться, к соответствующему самолету. Вдоль стены, противоположной стойке регистрации, расположены киоски, торгующие газетами и фастфудом. Вокруг видно еще множество обычных предметов: часы на стене, телефоны-автоматы, банкоматы, эскалаторы, поднимающие на верхний этаж, и, конечно, самолеты на взлетно-посадочной полосе, которая видна из окон аэровокзала.
Служащие аэропорта нажимают клавиши, глядя на экраны мониторов и прерываясь только на то, чтобы распечатать чек на терминале для кредитных карт. Толпа демонстрирует обычную смесь приподнятого настроения, волнения, добропорядочного терпения в ожидании своей очереди и радости от встречи с друзьями. Когда подходит моя очередь, я показываю некую бумагу (свой билет) кому-то, кого я никогда не видел раньше и, вероятно, никогда не увижу снова. Сотрудница авиакомпании в свою очередь вручает мне посадочный талон, позволяющий мне проделать путь в сотни миль и попасть в место, где я никогда не бывал раньше и жители которого меня не знают, но тем не менее не будут возражать против моего прибытия.
Первой странностью, которую отметил бы пассажир из США, Европы или Азии и которая отличает эту сцену от знакомой им по другим аэропортам, является то, что все люди в зале, за исключением меня и еще нескольких туристов, – новогвинейцы. Другие отличия, которые бросились бы в глаза иностранцу, суть следующие: флаг над стойкой регистрации – это черно-красно-золотой флаг Папуа – Новой Гвинеи, украшенный райской птицей и созвездием Южного Креста, и над стойками авиакомпаний написано не American Airlines или British Airways, а Air Niugini; названия мест назначения на табло вылета тоже выглядят экзотически: Вапенаманда, Горока, Кикори, Кандиава, Вевак.
Аэропорт, в котором я регистрировался тем утром, был аэропортом Порт-Морсби, столицы Папуа – Новой Гвинеи. Для любого, имеющего представление об истории Новой Гвинеи, включая меня, впервые оказавшегося здесь в 1964 году, когда Папуа – Новая Гвинея все еще находилась под управлением Австралии, сцена была одновременно знакомой, поразительной и трогательной. Я обнаружил, что мысленно сравниваю увиденное с фотографиями, сделанными первыми австралийцами, “открывшими” в 1931 году горы Новой Гвинеи, в которых жил миллион земледельцев, все еще пользовавшихся каменными орудиями. На этих фотографиях горцы, которые тысячелетиями жили в относительной изоляции, мало что зная о внешнем мире, в ужасе смотрят на впервые увиденных ими европейцев. Я смотрел на лица новогвинейцев в аэропорту Порт-Морсби – пассажиров, клерков за стойками регистрации, пилотов – и видел лица с фотографий 1931 года. Люди, стоявшие вокруг меня в аэропорту, были, конечно, не теми, кто был изображен на фотографиях 1931 года, но их лица были схожи, а некоторые, возможно, были детьми и внуками тех горцев.
Самое заметное различие между увиденным мной в зале аэропорта в 2006 году и фотографиями “первого контакта” 1931 года заключалось в следующем: если в 1931 году новозеландские горцы были одеты лишь в травяные юбки и головные уборы из птичьих перьев, а за плечами у них висели плетеные сумки, то в 2006-м они носили стандартную интернациональную одежду: брюки и рубашки, юбки и блузки, а на головах – бейсболки. На протяжении одного-двух поколений, при жизни многих из присутствующих в аэропорту горцы Новой Гвинеи научились писать, пользоваться компьютерами, летать на самолетах. Некоторые из находившихся в зале регистрации, возможно, были первыми представителями своего племени, освоившими чтение и письмо. Пропасть между поколениями для меня символизировали двое новогвинейцев в толпе: молодой человек в форме пилота вел пожилого родственника; он объяснил мне, что его дед сейчас впервые в жизни полетит на самолете. Седой старик выглядел почти таким же растерянным и ошеломленным, как и люди на фотографиях.
Однако наблюдатель, знакомый с историей Новой Гвинеи, заметил бы и бóльшие различия местных жителей в 1931 и 2006 годах, чем разница между юбками из травы и западной одеждой. Племена горцев Новой Гвинеи в 1931 году не имели не только одежды из тканей, но и всех современных технологий – ни часов, ни телефонов, ни кредитных карт, ни компьютеров, эскалаторов или самолетов. Еще более фундаментальным было отсутствие письменности, металла, денежного обращения, школ и центрального правительства. Если бы недавняя история Новой Гвинеи уже не доказала обратное, мы были бы вправе усомниться: а способно ли общество, не имеющее письменности, овладеть ею на протяжении жизни единственного поколения?
