Ничем другим это кончиться и не могло, – обреченно думала я, глядя на отчаянно ревущую дочь. Собственно «это» ничего определенного не означало, просто день с утра выдался на редкость неудачным. Прежде всего, мы проспали. Правда, в этом как раз ничего особенного не было. С суматошной беготни из туалета в ванную, оттуда на кухню, с поисков колготок, носовых платков, торопливого заглатывания каши и чая начиналось каждое утро в нашей маленькой, но дружной семейке. В последний раз, столкнувшись лбами в крохотной прихожей, потому что мои ключи почему-то каждый раз валялись под обувной полкой, наскоро поцеловавшись, мы с Марусей разбегались по делам. Вернее, разбегалась я, а мой хитрый ребенок только изображал страшную прыть. Едва свернув за угол нашей девятиэтажки, Маруся переходила с рыси на неспешный, я бы даже сказала, ленивый шаг и так плелась все триста метров до школы, где в своем 4-а» ей приходилось страдать по несколько часов в день.
Вся милая утренняя сценка повторилась и сегодня с той лишь разницей, что на этот раз под обувной полкой оказались не только мои, но и Марусины ключи. «Они же были у меня в сумке», – подозрительно глядя на неприлично голую девушку-брелок, произнесла дочь. Запихивая ключи в яркий импортный рюкзачок, она еще что-то недовольно бурчала, словно металлическая девушка самолично перебралась на пол.
Так что собственно неприятности начались по дороге на работу: меня успел перехватить Мишка, чего ни за что не случилось бы, выскочи я из дома хоть на пару минут раньше. Мишка – странная личность. Он мой коллега. Вот уже несколько лет мы трудимся в одной редакции и столько же времени живем в соседних домах. Иногда по утрам, если я теряю бдительность или он не сильно перебрал с вечера, вместе ходим на работу. Но я всячески стараюсь избегать этих свиданий, потому что Мишка удивительным образом умеет испортить настроение и вовсю этой способностью пользуется. Он знает все, что творится в высоких редакционных кабинетах, и если там готовится какая-нибудь пакость нашему брату-корреспонденту, Мишка не упустит случая сообщить жертве, как плохи его дела. При этом он непременно выбирает момент, когда рядом никого нет, поминутно озирается, говорит свистящим шепотом и страшно плюется, а пот конец крепко жмет руку и сердечно произносит: «Но если что, я за тебя. Я им так и сказал, так что не думай…».
Вот и сейчас, не тратя времени на приветствия, Мишка крепко ухватил меня за локоть, интимно склонился к уху и взахлеб зашептал: «Да, мать, здорово ты прокололась! Шеф вечером тебя раз десять спрашивал. Где Смородина, да где Смородина? А Смородина даже в дежурную тетрадку не записалась! Ну, сегодня держись! Но если что, я за тебя, я ему так и сказал. Мол, Смородина – девка еще молодая, журналист неопытный, начинающий, ее не выгонять, а поправлять надо. Помогать надо, советовать, подсказывать».
– Что ты мелешь, Мишка? Откуда меня выгонять? И отпусти руку, синяки же будут!
С тем, что я уже давно не «девка молодая», да и журналист не такой уж неопытный, я даже спорить не стала. Бесполезно. Я действительно была молодой и неопытной, когда пришла в редакцию областной партийной газеты по распределению после московского журфака. Но, похоже, время – а с тех пор прошло девять лет – не имеет власти над особой кадровой психологией нашего творческого коллектива. Я и по сей день не стала в нем своей и заслужила, в лучшем случае, чуть больше снисходительности, чем ко мне проявлялось в первые пять лет трудовой деятельности.
– Мать, ты что – не в курсе, что ли? Ты же сдала материал про акции?
– Ну, сдала. Так он у меня заявленный, как положено, на планерке утвердили, я только задержала его немного, но за это ведь не увольняют, так что успокойся. И помни: я с тобой.
Мишка хмыкнул, игриво пихнул меня плечом и со словами «Ладно, я предупредил, а там гляди» открыл стеклянную дверь, пропуская в просторный вестибюль Дома печати меня и целую ораву таких же запыхавшихся дам. Окончательно нас разлучили лифты. Мишка не влез ни в один из двух и остался внизу. Через десять минут, когда на моем столе затрещал внутренний телефон, и трубка сладеньким голоском нашей секретарши Валечки с затаенным злорадством сообщила, что Смородину ждет товарищ редактор, я мысленно поблагодарила Мишку за то, что уже не надо ломать голову, зачем это я с утра пораньше потребовалась шефу.
– Верочка, голубушка, ты что же это задумала? – вальяжный и всегда невозмутимый Виктор Сергеевич откровенно волновался. – Ты что ж такое насочинила? Это же грязные инсинуации! На какой почве такие некрасивые подозрения? Ты им шьешь практически криминал, а у тебя кроме сплетен и домыслов, никакой фактуры! Это же все исключительно достойные, уважаемые, известные в области люди! И потом, не пойму, ты против рынка, что ли? Против генеральной линии? Против читателя?
– Виктор Сергеевич, я не могу, когда столько вопросов сразу! Давайте по порядку. Во-первых…
– Никаких первых и вторых, голуба моя! Забери свое произведение в секретариате и забудь о нем, как о страшном сне! Он не стоит того, чтобы его даже обсуждать. Не знаю, как твое, а мое время дорого. Иди и работай, Смородина. Глеб скажет, что у тебя сегодня.
