* * *
из цикла «ПОЭТ»
Приходит он торжественно и свято
И то, что нам не зримо видит он.
К нему талант, особой мерой взятый,
Всегда выходит первым на поклон.
Пред ним одним предстанет всё иначе,
Простой рассвет им будет так воспет,
Что на земле – его юдоли плача –
Не зря даруют прозвище – поэт.
Чего залог, какой победы знамя?
Когда и где, кому им дан обет?
Поэт с рожденья отчества не знает,
В толпе затерян, нищ и наг поэт.
Идёт порой нетвёрдыми шагами
К тем мелким строчкам, отданным золе
И прочь уходит, оставляя память…
И недопитый кофе на столе.
* * *
Стихи и сны и бестолковость речи,
Размытая исчезла грань.
Уютно скрыты книга, чай и вечер,
Ютится на окне герань.
Словам убогим оправдаться нечем,
Толпятся, ожидая дань.
Листок исписан, угасает вечер,
Полита на окне герань.
Простая вера в обречённость встречи
Спокойно опустила длань.
Сложили крылья утро, день и вечер,
Зачахла на окне герань.
Все исхоженные дороги
Неспроста выставляют счёт.
В прейскуранте маршрутов многих
Средь ухабов ценнее взлёт.
Не узнать бы во время Оно
Только ломанные гроши
В одиночестве перезвона
Горизонтов твоей души.
* * *
Срок эмиграции судьбы
Как приговор без апелляций:
Нездешним, непонятным быть,
Так и непонятым остаться.
Себя настойчиво искать
Средь толчеи дорожных станций,
Где беспримерная тоска –
Замéр и зуммер эмиграций.
С ней, всею плотью вопия,
Неотвратимо, может статься,
Как с тонкой нитью бытия,
Ни примириться, ни расстаться…
* * *
В привычном ходе мирозданья
Отсчёту дней не прекословь.
Считая встречи-расставанья,
Они друг друга ищут вновь.
Свой век потерянные двое
В стране далече наугад
Влачатся в поисках покоя
В совместном взгляде на закат.
Растают вёрсты-расстоянья,
Всех разделений вертикаль
Едва затеплится сиянье
Над парой, уходящей в даль.
Пустые глазницы дома, -
Здесь кончилась чья-то жизнь.
Сутулых подъездов кома,
Без памяти этажи.
Могло ли быть всё иначе?
Совсем от людей отвык?
Скажи: ты о чём-то плачешь,
Забытый слепой старик?
Сырой беспредел темницы
И впалые щёки стен.
Здесь чья голова склонится
За памяти цепкий плен?
Каким вырос тот мальчишка
Босой? А девчонка та?
Да ты стал забывчив слишком
И крепко сомкнул уста.
По тропке пройду заросшей
Где нынче царит тоска
Да ветер листву ерошит,
Как волосы старика.
А за окном моим такая вьюга! –
Метет, скулит и воет без конца,
Как будто в след бежит родного друга
И нету сил настигнуть беглеца.
А за окном чужим меняет краски
Бродяга-день в неведомой глуши,
Как виртуоз играет на контрасте
С очередной невнятностью души.
Где, за каким окном сияет счастье
И золотит чреду календарей?
С кем незаметно делится на части?
Кто перед ним становится храбрей?
Ни за каким окном не будет длиться
Ни день, ни вечер, только суета
Спешит куда-то, чередуя лица,
И, как всегда, пред вечностью пуста.
Менять привычно стало страны, стены
И красоту пейзажа за окном…
Менять себя не вдруг, а постепенно
Трудней всего и пред любым окном.
Где мыслей бред толпится всуе
И выпит день одним глотком,
Душа о вечном не тоскует,
А постоянно – о другом.
Ей путь тернистый слишком тесен,
Уют домашний – незнаком.
Её влечёт весь тлен и плесень,
И сладость песен о другом.
А, если разворотом правил
Произойдёт души излом,
Пустое сердце вновь заставит
Грустить и плакать о другом.
И при последнем издыханьи,
Когда застыл у горла ком,
Всё естество в минуту брани
Безумно просит о другом…
Шагнув за мнимый край наречий
Душа отчалит в вечный дом…
Лишь на пороге дивной встречи
Она не вспомнит о другом.
* * *
Душа измученно дерзает
Жить на лету и на ходу,
А жизнь привычно ускользает
В каком-то суетном бреду.
В каком-то бренном полукружьи
Судьба другого не близка
И в разговорах, сплошь натужных,
Сквозит об искреннем тоска.
В услугах льстивого объятья
Пустое кроется чутьё:
Держать в устах с улыбкой татя
О всём суждение своё.
Галантность или неучтивость –
В глазах привычно – пустота
И естество в личине скрылось,
Пленилось образом шута.
При всём величии спектакля
Звучит чужое, не своё,
Где принимается по каплям
Бесед уют, как забытьё.
Малейший фальши той оттенок
Душа приемлет лишь скорбя,
В ней привыкает постепенно
Не раскрывать нигде себя.
Не открывать (и мимоходом!)
В чужих домах завес и штор.
Но шифровать секретным кодом
Свою пустыню, свой затвор.
Я к куполам, завещанным России,
Пришёл слепым во след поводыря.
Там, где росой блаженный свет рассыпан,
Вдруг увидал у звонницы себя.
И чью-то схиму я вчера примерил,
И заплутал вблизи монастыря,
Стучал мольбой в закрытые мне двери,
Навзрыд рыдал под песню звонаря.
Узнал, что груз, мной собранный в дорогу,
Совсем не тот и сердцу моему
Был дорог образ тот, что понемногу
Утяжелял заплечную суму.
В пути мне голос колокола вечный
Вещал забыть безумное житьё.
Меня вернул он из «страны далече»,
Не помянув лихое забытьё.
Когда прозрел в отеческих объятьях,
Мне стал не нужен жемчуг никакой:
Всё, что ходил в чужой земле искать я
Тут всё нашел и на душе – покой.
Я видел край: там даже сосны молятся,
Кочуют звёзды в бережном пути.
С него луна, небесная паломница,
Туманный взгляд не смеет отвести.
Шумит трава, молитвами замолена,
К ней звон упал и плачет вдалеке.
От глаз чужих скрывает колоколена
Язык времён на старческой руке.
