Душа погибшего всегда желает вернуться в свой дом. Поэтому один из членов семьи должен стоять на страже.
Пока остальные смотрят, как вспыхивает огонь в печи крематория, кто-то ждёт около двери. Его или её задача – не пустить мертвеца в дом.
Когда умер брат, эта роль досталась мне. Так, соблюдая семейную традицию, я охраняю дверь. Родственники оплакивают гроб, я сижу на ступеньках крыльца. Дом высится за спиной – трёхэтажная громада. Рядом с ним я всегда чувствовала себя спокойно и защищённо.
Зря.
Призрак возникает из ниоткуда. Вот я пью чай из термоса и смотрю на дорогу. Вот он стоит на нижней ступеньке.
Перед похоронами его одели в чёрный костюм, на шею повязали атласный галстук. Сейчас на нём та же одежда, в которой мы нашли тело. Застиранная футболка и пижамные штаны. Волосы растрёпаны. Никаких признаков смерти или пустоты в глазах. Он казался бы живым – если бы не был почти прозрачным.
Я медленно поднимаюсь на ноги. Брат стоит внизу и смотрит на меня. Будто не было прошлой недели. Будто мы не нашли в кровати его бездыханное тело. Будто он выбежал в магазин за углом. Наконец я вспоминаю о своей роли защитницы дома. И шепчу ему:
– Уходи.
А потом ещё тише:
– Пожалуйста.
Он будто этого и ждал. Улыбнувшись, брат поднимается по ступенькам.
Я роняю термос, тот со звоном катится вниз, разливая чай. Призрак тянется к дверной ручке. Нет, нельзя этого допустить. Я хватаюсь за ручку первая, закрывая дверь своим телом. Защищая. Но брат смотрит сквозь меня и беззвучно вздыхает.
Вниз по улице проезжает машина.
– Уходи, – повторяю я. – Тебя нет, ты же умер!
Он даже не пытается спорить. Кладёт ладонь поверх моей, это ощущается как холодное прикосновение тумана. Сжимает пальцы – холод усиливается. Я чувствую, как отзывается дом.
Ручка начинает поворачиваться. Я призываю все свои силы защитницы и яростно шепчу:
– Проваливай, Руслан, ты мёртв. Тебя сейчас сжигают в крематории! Ты не можешь вернуться. Мёртвым не место среди живых!
Конечно, у меня ничего не получается.
Щёлкает замок. Призрак открывает дверь – или она распахивается сама. Я остаюсь на крыльце, а он заходит в дом и направляется к лестнице.
Мой мёртвый брат возвращается домой.
Раздаётся гудок автомобиля. И ещё один, и ещё. Это наша семья возвращается с похорон.
Родственники толпой врываются в дом, пока я отступаю. Через коридор, покрытый мягким ковром, наверх по лестнице. В углу на площадке лежит забытая книжица. Карманный сборник крылатых французских выражений.
На ходу я поднимаю её и прячу в карман кардигана. Осматриваю коридор второго этажа. Призрака нет. Кто-то шумит внизу, зовёт меня по имени, но на это нет времени. Бесшумно ступая по ковру, я прохожу через небольшую библиотеку – к спальням. Замечаю призрачный силуэт в конце коридора. Руслан скрывается за дверью своей спальни.
На лестнице отдаются шаги. Задержав дыхание, я распахиваю дверь.
У стены напротив кто-то стоит.
В кровь успевает выброситься тонна адреналина, прежде чем я узнаю себя. То есть, своё отражение. Большое зеркало на стене – раньше оно было занавешено чёрным покрывалом. Сейчас то лежит на полу.
Я захожу внутрь – здесь нет ковра и шаги отдаются особенно громко – и поднимаю покрывало, чтобы закрыть зеркало. Так правильно. И так должно быть ещё две недели. В дверь кто-то стучит, я снова дёргаюсь.
– Милая?
– Мам?
Маме не идёт чёрный, никому из нас не идёт чёрный. Все мы блёклые и почти незаметные, со светлыми волосами, мягкими чертами лица и водянистыми голубыми глазами. Ни родинок, ни острых скул, ни других особенных черт. Никакие.
Обычно мама ярко красится, чтобы не теряться в толпе – как и моя сестра. Но сегодня выделяются только заплаканные, красные глаза.
Она спрашивает:
– Всё в порядке?
И я говорю:
– Да, конечно.
Никогда не умела отвечать честно на этот вопрос.
Мы собираемся в кухне на первом этаже. Пахнет специями: это варится глинтвейн. В семье не приняты поминки с гостями и несколькими переменами блюд. Вместо этого мы вместе пьём глинтвейн и молчим.
Я будто смотрюсь в зеркало, смотрюсь в много зеркал. Это всё гены. Римма, родная сестра Руслана, стоит около плиты. Наш брат, Родион, помогает ей разливать глинтвейн по бокалам. Они такие же неприметные, взгляд скользит по лицам, ни на чём не останавливаясь.
На самом деле мы все, кроме Риммы и Руслана, – троюродные братья и сёстры. Линии родства тянутся до бабушек и дедушек, и это слишком сложно, чтобы вспоминать каждый раз. Какая разница, всё равно, мы – семья.
Старшее поколение, моя мама и отчим Руслана, Филипп, молча наблюдают. Я знаю, мама хочет скорее уйти в свою комнату и уснуть. Фил тоже хочет спрятаться. Не только смерть Руслана стала для него испытанием: Филу пришлось справиться со своей агорафобией, чтобы отправиться в крематорий и попрощаться. Следующие полгода он, наверное, вообще не будет выходить из дома.
Кроме них есть ещё двое. Они не связаны кровными узами, но тоже – семья. Девушка Роди, Даша, Ди, сидит на углу стола и смотрит в окно. Я замечаю, что её волосы не уложены, а глаза опухли от слёз.
И наш друг, Альбин. Прозвище, конечно, из-за бесцветных волос и красноватых глаз. Это он касается моего плеча и протягивает тёплую кружку. Стул рядом – свободен, но на него никто не садится.
