Дневник оптимистичного пессимиста.
9.00. Сегодня ехал в автобусе, тридцатое декабря, салон пустой, ни одного гастарбайтера, и снег на улице никто не чистит
9.10. На душе грустно и тоскливо. Всю ночь шёл снег. Замело улицы. Красота. Зимнего бы настроения, но в автобусе пусто, тротуары превратились в месиво грязи и снега.
9.20. По телевидению все в один голос говорят, что лучше новый год встречать одному! Мир сошёл с ума! Автобус зато весь украшен гирляндами, светится, как новогодняя ёлка, и в школе в кабинете стоит украшенная зелёная красавица. Пусть пусто, скверно и темно, без утренников и детского смеха… а ещё по дороге мне встретилась огромная жирная с длинным хвостом крыса. Вот её год-то распустил, ничего не боится. Но это чудо! В уходящий год крысы встретить на улице крысу! Чудо!
9.30. Она прогуливалась по снегу, взирая своими глазами-бусинами округу и не боясь ни проходящих мимо людей, ни холодного снега. Тварь она и есть тварь!
9.40. Дворники проснутся и уберут снег! Выглянет солнце, крыса уйдёт вместе с уходящим годом, и в следующий раз по дороге в школу встречу быка!
9.55. Все будет хорошо! И крыса, и бык тут ни при чём! И новый год до Петра Первого мы отмечали в сентябре, помните, как это было здорово! И Пушкиногорье не за горами, а там мы и снег уберём, и хороводы будем водить, и крыс гонять, и корриды устраивать.
Дали
Лес, околдованный зимой, освещается лёгкими лучами солнца. Тропа к дому-музею Довлатова тянулась через ёлочные тоннели и белоснежные поляны. Изредка с веток деревьев срывались комья снега и рассыпались миллионами мелких снежинок, которые норовили попасть в лицо и за шиворот. От соприкосновения с этим чудом становилось хорошо, будто морозцем обжигало голое тело.
Помните знаменитый диалог из «Заповедника»:
«Ко мне застенчиво приблизился мужчина в тирольской шляпе:
– Извините, могу я задать вопрос?
– Слушаю вас.
– Это дали?
– То есть?
– Я спрашиваю, это дали? – Тиролец увлек меня к распахнутому окну.
– В каком смысле?
– В прямом. Я хотел бы знать, это дали или не дали? Если не дали, так и скажите.
– Не понимаю.
Мужчина слегка покраснел и начал торопливо объяснять:
– У меня была открытка… Я – филокартист…
– Кто?
– Филокартист. Собираю открытки… Филос – любовь, картос…
– Ясно.
– У меня есть цветная открытка – «Псковские дали». И вот я оказался здесь. Мне хочется спросить – это дали?
– В общем—то, дали, – говорю.
– Типично псковские?
– Не без этого.»…
Заброшенная, покинутая богом деревушка в это время года одиноко выделялась на фоне бескрайнего заснеженного леса. Покошенный дом, укрепленный нелепыми огромными швеллерами, дабы не развалиться, значился музеем. Пожилая женщина с говорящим именем представилась и сказала, что она экскурсовод, но времени у неё на нас много нет, так как она торопится на автобус, который должен унести её из этой глухомани в светлый город Псков. Красноречиво, в силу своих возможностей, дама продолжила:
– Здесь три месяца жил Сергей Довлатов. За этим столом он сидел. Из этих бутылок он пил. На этой кровати он спал. Вот эти книги он читал. Его кепка и зонтик. С этого крыльца они удобряли с местным Толиком-алкашом травку, этим воздухом он дышал.
Дама-экскурсовод гордилась своими познаниями.
– Я же недавно вожу экскурсии. Беру недорого: 250 рублей с человека. Правда, бывают такие дятлы, которым не нравится. Я до пенсии работала бухгалтером в местном коммунальном хозяйстве. Сейчас переоформилась, вернее перепрофилировалась. А Довлатова я знать не знала и видеть не видывала. Так прочитала о нём пару статей, запомнила, память у меня хорошая. У него, кстати, родились три дочери от разных женщин. Вот это мужчина! Обходительный, вежливый, любвеобильный, таких в наше время поискать – не найдёшь.
В стенах зияли дыры, которые скрывались картами России и почему-то Германии, засохшая муха застыла на тряпке, которая висела на самодельной верёвке, полы гнилой трухой рассыпались под ногами. Было страшно передвигаться по дому из-за боязни провалиться, то и дело голова цепляла потолок. Как же высоченный писатель мог здесь жить?
– Раньше крыша была выше, а потом мы постелили шифер, и она под его тяжестью села, – объяснил видевший Сергея Довлатова Толик.
Он фантазировал. Разве можно упомнить мужичка, который прожил всего три месяца в небольшой комнатке?
– А так все врут, что он много пил. Пил, как все. Сколько было, столько и пил, и за жильё я с него ничего не брал. Так принесёт вина и закуски, сядем на приступке дома и разговариваем… Об чём? Как и все мужики, когда выпьют. О бабах, о них и о жизни с ними, вернее отсутствия жизни, если они есть, и о скуке жизни, если их нет. Ну, баб. Вот моя в прошлом году померла, один я остался. С ней не было жизни, а без неё тем паче жизни нет. Живу один с двумя котами. В деревне никого не осталось, так на отшибе еще один такой же, как я, бобыль живёт, да летом на фестиваль приезжают люди. Бесплатно водку наливают. Полдня читают чего-то, умные все такие, одни профессора. А к вечеру подтягивается интеллигенция. Водку только вечером бесплатно наливают, вот народу и прибавляется. Беседы начинаются душевные. Я для этих целей бочку притаранил. Жёлтой краской покрасил и «Пиво» на ней написал. Около неё вся эта интеллигенция любит фотографироваться и водку пить. А раньше из этой бочки огород поливал. А Сергея я знал. Мы с ним пили, но не бухали.
