«Мой друг —художник и поэт, в дождливый вечер на стекле
Мою любовь нарисовал, открыв мне чудо на земле.
….
А может быть разбить окно, и окунуться в мир иной…»
Константин Никольский. «Мой друг художник и поэт».
У Степана была мечта – стать художником. Рисовать он мог и об этом узнал случайно, еще будучи подростком. Как-то ему попался под руку портрет императрицы Марии Федоровны. Ну, как портрет? Просто вырезка из газеты. Отец Степана, купец второй гильдии, специально купил газету, где был напечатан лик императрицы, аккуратно вырезал его с целью повесить на стенку под образами. Там уже был такой же газетный Александр третий.
Но вырезка попала на глаза Степану. Рядом никого не было, и он, сам, не зная как, стал рисовать. В руках у него был карандаш, которым он только что делал задания по арифметике. Вот этим карандашом Степан сначала подрисовал лику императрицы здоровенные усы, такие усы были у их околоточного. Потом пририсовал кивер с пером, а на плечи государыни набросил гусарский ментик, отороченный мехом. Но гусар получался какой-то женственный, поэтому Степа подрисовал «изувеченной женщине» хищную улыбку и большие зубы. Вот теперь был полный порядок! За этим занятием и застал его отец. Степа получил двадцать «горячих» ремнем и дней десять не мог сидеть. Его рисунок отец тут же сжег. Не дай бог кто-нибудь увидит!
К зиме случай с портретом императрицы забылся. Ударили сильные морозы. Окна в их доме покрылись снежными узорами. Степа сидел у окна и ногтем сцарапывал образовавшиеся зимние рисунки на стекле. А потом его царапания приобрели целенаправленность и получился портрет его матушки. Изображение было вполне узнаваемым. Домашние подходили к окну и дивились. Подошел и отец.
– Ишь ты, – сказал он. – Сойдет мороз, увижу, что поцарапал стекло, получишь еще «горячих».
Так и жили. Степа учился всему, что могло ему потребоваться в купеческой жизни. Он был единственным ребенком в семье, и отцовская лавка со временем должна была перейти к нему. Только среди купеческих наук, которыми овладевал Степа, не было рисования, к которому рвалась его душа. Приходилось довольствоваться тем, что рассматривать у книжника, в его лавке, большие книги с картинами. Не за просто так. За просмотр хозяин лавки взимал маленькую денежку. «Мну я страницы видите ли!» – ворчал про себя Степан. Он, наоборот, очень осторожно рассматривал картины, перелистывая страницы, словно резким движением боялся спугнуть кого-то. Или что-то? Мечту свою, наверное.
Отец, конечно, прознал про Степины походы в книжную лавку. Их городок под Нижним был небольшим. Все про всех знали. Узнал, но ничего не сказал. Видно, те расходы, что Степа тратил на просмотр картин, посчитал несущественными.
Степе стукнуло восемнадцать лет, когда отец заболел неизвестной болезнью и за неделю «сгорел». Была у молодого человека слабая надежда, что делом теперь займется его мать, но не вышло. Сразу после похорон, ведь торговля ждать не будет, чуть замешкаешься и все потеряешь, Степе пришлось идти в лавку. А там заботы: товар найди, а потом распродай, за приказчиком проследи, чтобы лишнее не уворовал, околоточному уважение прояви – и все с уверенным видом, чтобы не почувствовали слабину: ни приказчик, ни околоточный, ни другие купцы-сотоварищи по гильдии. Потому в книжную лавку разглядывать картины он уже не ходил. Не серьезное это занятие для купца второй гильдии. Степа эту книгу и еще две других похожих просто взял да купил, а картины рассматривал дома. Посторонние не видели, а мать уже не могла ему запретить. Приняв на себя заботы о лавке, Степа перестал быть прежним Степой, а стал Степаном Игнатьевичем, главой семьи. Только раз мать из-за Степиного плеча заглянула в то, что разглядывает ее сын.
– Ну и срамота! – возмутилась она. – Жениться тебе пора.
С того дня его матушка стала подбирать ему невесту, но не сложилось. Слабое у нее было здоровье. Ровно через год после смерти мужа, день в день, мать представилась. Степа искренне плакал у гроба матери, потом выждал сорок дней, продал свою лавку и уехал в Москву, где поступил на учебу в Рисовальную школу.
Шесть месяцев прошло, как сон. Если бы кто-то, кому Степа мог бы доверять, спросил бы его о днях, проведенных в школе. Если бы он был уверен, что его не поднимут на смех, то он бы ответил просто: «Я побывал в раю».
Сдерживаемые желания, копившиеся в его душе с тех пор, как он нарисовал на морозном окне портрет матушки, вылетели наружу. Не было в школе более прилежного ученика, чем Степан. Другие ученики сначала посмеивались над молодым провинциалом. Он был и старше их, и дороднее, как и положено купцу, да и одевался, как купец. Ну какой из него художник?! Но Степа не обращал на смешки никакого внимания, а окружающие заметили, с какой страстью он отдавался занятиям, и не могли не оценить этого.
