Том Глостер распахивал землю в пойме реки, по обоим ее берегам. Старшим братьям достались участки повыше и полегче, кроме того, они пасли стадо, гоняли скот на рынок, бывали на ярмарках и родео. А Тому только и оставалось, что потеть здесь – поднимать залежь шириной не более пары сотен ярдов, длиной почти в милю, где-то уже, где-то шире, но неизменно жирную, трудную для вспашки. Несколько лет назад здесь не было ничего, кроме зарослей кустарника, пока отца не осенило – он нашел работу для младшего сына.
Эта мысль ему пришла в голову не случайно – все остальное у Тома не получалось. Мать считала, из-за того, что у парня слишком доброе сердце, но отец называл его недотепой от рождения, с которым ничего не поделаешь. Том боялся причинить кому-нибудь боль, поэтому не желал учиться арканить скот, его трясло, когда животных клеймили раскаленным железом. Словом, он не годился для работы в седле, а потому был лишен прелестей свободной, деятельной и увлекательной жизни на пастбищах. Какой же ты мужчина, если не умеешь управляться с лассо?!
Были у Тома и другие недостатки. Например, он не любил мастерить. Просто не мог построить ограду, без того чтобы та не валилась из стороны в сторону. Не получалось и сколотить самую простую полку. Часами он глубокомысленно разглядывал вещь, которую требовалось всего-то чуть-чуть подправить.
Мать говорила, младшенький так долго раскачивается из-за того, что всегда взвешивает все за и против. А отец утверждал, что парень никак не примется за дело, поскольку не умеет думать.
Том был в семье пятым сыном и седьмым ребенком. Его рождение не вызвало большой радости. С самого начала он оказался просто лишним ртом, не более того. Только не для матери. Она была единственным близким ему человеком. Отец же был убежден, что малый не стоит даже того, чтобы его учить, и повторял: «Ученый дурак хуже безграмотного дурака».
И Том Глостер учился у матери. Она привила ему любовь к чтению, научила правильно писать. А он в свою очередь перенял ее манеру говорить – неторопливо, не повышая голоса, не употребляя бранных слов. Том вообще мало бывал среди мужчин, поэтому не перенял от них ни хорошего, ни плохого. Так в одиночестве и вырос – рослым сильным красивым парнем, правда, несколько медлительным. Остальные шестеро были в отца – смуглыми, темноволосыми. Он же унаследовал от матери светлые волосы и бледную кожу.
Так и получилось, что Том оказался привязанным к этой узкой, почти не продуваемой ветром лощине, которую сфокусированные склонами солнечные лучи превращали летом с утра до вечера в раскаленное пекло. Но все здесь было делом рук его одного. Лощина даже стала предметом его гордости – ибо тут он впервые обрел смысл своего существования. Он расчистил землю по обе стороны речки, повалил два стоявших по берегам напротив друг друга больших дерева, соорудил основание моста, соединившего обе полоски земли, а теперь вот орудовал плугом. В его распоряжении были старый чалый, словно выгоревший на солнце, мул и в одной упряжке с ним крепкий бычок.
Это была довольно необычная и страшно медлительная упряжка. Лемех плуга то и дело вонзался в спутанные клубки корней – ведь вспахивать пришлось самую что ни на есть трудную, нетронутую целину. Порой за целый час удавалось сделать лишь одну борозду длиной не более сотни ярдов. Плуг, дергаясь и протестующе скрипя, с трудом выдирался из корней. Время от времени ломался, и тогда Том Глостер смотрел на него, беспомощно опустив руки, потому что был не силен в ремонте таких вещей. В конце концов к нему спускался отец или кто-нибудь из братьев и, окинув его полным презрения взглядом, молча налаживал плуг. В семье на Тома уже давно махнули рукой.
Как бы то ни было, но у него были сильные руки и бесконечное терпение. Поэтому мало-помалу ему удалось проделать огромную работу. Он начинал трудиться с раннего утра и возвращался домой, когда садилось солнце. Его усталая упряжка плелась сама по себе позади. Том обладал странной властью над животными. Отец любил говорить, что малый понимает речь бессловесных тварей и потому, видите ли, не слишком охоч разговаривать с людьми! Но, поднимаясь каждый вечер в сумерках из долины, Том никогда не выглядел уставшим, а на лице его блуждала все та же, что и по утрам, слабая терпеливая улыбка. Некоторые были склонны считать ее насмешливой, но чаще даже незнакомые люди видели в ней отражение глубокого внутреннего спокойствия.
К тому времени, когда парень возвращался домой, ужин скорее всего уже заканчивался и ему мало чего оставалось, потому что, хотя мать и старалась приберечь что-нибудь для своего младшенького, остальные – здоровые, голодные, молодые – считали себя вправе смести со стола все до последней крошки. Если Том опаздывает, то наказывает сам себя. А как еще можно его научить? Правда, они были убеждены, что он никогда не научится. Слишком рассеянный, абсолютно не замечает времени. Злая на судьбу старшая сестра, которой перевалило за тридцать, а она все еще не была замужем, не раз повторяла, что Том каждый день заново узнает для себя две вещи: что солнце взошло и что солнце село. Том Глостер выслушивал подобные шутки без обиды, поэтому, если заходила речь о нем, все высказывались в его присутствии, хотя, правда, такое бывало не часто. В среде вечно занятых, без умолку болтающих членов семьи он выглядел эдаким безмолвным каменным истуканом. И когда возвращался, они, опершись локтями на стол, на котором не оставалось ни крошки даже овощей, равнодушно пожимали плечами.
