Автор уполномочен предупредить, что все события, отраженные в данном повествовании, хоть и принимали иногда характер невероятный, но все же имели место быть в действительности.
Отдельно следует сказать о героях и персонажах. Все герои – реальные, а персонажи – вымышленные. И если имена и фамилии этих вымышленных персонажей вдруг совершенно случайно совпадут или хотя бы напомнят имена и фамилии реальных людей, а те, в свою очередь, по каким-то причинам не смогут отличить героев от персонажей, то автор за это ответственности не несет, судебных исков не принимает и остается в своем праве. То же самое относится и к самому автору, если он, упаси боже, в чем-нибудь усомнится.
Предуведомление это тем более необходимо, что каким-то неведомым автору образом многие герои по ходу повествования оборачивались персонажами, а персонажи – героями. И творили несусветное. Но тут уж ничего не поделаешь.
Багровое солнце уже сварилось в море, когда две части эскадрона, несшиеся наперерез друг другу от вокзала и Большого Фонтана, соединились на углу Ришельевской и Еврейской. Обогнавшая остальных первая пятерка всадников, во главе которой мчался человек с шеей, вздутой, как лошадиная морда в галопе, вдруг резко остановилась и развернула лошадей лицом к эскадрону.
– Сто-о-й! – заорал передний.
И всадники тут же подавились брусчаткой.
А Ришельевская меж тем была почти пуста. Избегая лишних проблем, владельцы магазинов живо опустили плотные жалюзи на стекла витрин и затаились где-то в недрах проходных дворов, где обитали сапожники, галантерейщики и молодые воровки. И только застрявшие на подъеме от моря, груженные зерном и жирными бычками биндюги, так и не успевшие доставить товар по назначению, то тут, то там выглядывали из-за углов.
– Ша, Григорий Иванович, – наклонился к уху Котовского гарцевавший рядом носатый кавалерист – такой длинный и тощий, что его чудом не сдувало с седла, – ша, ты спортишь весь концерт.
Тогда Котовский снял фуражку и, приподнявшись на стременах, замахал ею над головой. Эскадрон затих.
– Ша! – хищно сузив глаза, повторил за носатым Котовский. – Командиры, ко мне!
Через минуту эскадрон легким шагом двинулся вперед, пересек Дерибасовскую и рассыпался вокруг оперного театра. А пятерка во главе с Котовским и словно тень приклеившимся к нему носатым кавалеристом обогнула театр со стороны бульвара и ткнулась лошадиными мордами в грузовые ворота.
– Сноси! – приказал Котовский Носатому. И тот, вздыбив коня, обрушил его передние ноги на обшарпанные ворота, которые много видели на своем веку, но такого не видели.
Раздался треск, и через несколько секунд вся пятерка уже протискивала своих лошадей по узким коридорам, мимо гримерных, мимо расписных стен, увешанных портретами чинных основателей и безглазыми масками. Носатый на ходу сорвал одну из них и тут же, залившись веселым фальцетом, примерил.
На сцену, путаясь в декорациях и кулисах, они ворвались в тот момент, когда вспыхнула овация и усталый певец, стирая со лба перемешанный с гримом пот, склонился в глубоком поклоне. Потом говорили, что он, так и не сообразив разогнуться, медленно сполз в зал. Хотя это вряд ли было так, потому что ему непременно помешала бы оркестровая яма. Зато сам зал, как Лотова жена, застыл в соленом ужасе, глядя на выстраивавшихся на авансцене кавалеристов. Впереди, отражая бритой головой прожектора и софиты, гарцевал огромный Котовский, а из-за его спины выплывал длинный и тощий всадник в смеющейся маске без глаз.
* * *
После долгой жизни на севере я стал плохо переносить южный климат. Как приеду на юг – сразу перед глазами все плывет, воздух плавится, как плохой асфальт, а в голове одни видения. А тут как раз, после недели проливных дождей, в Одессе разразилась буквально египетская жара. Уже подходя к Привозу, я проклинал одесскую колбасу, за которой и явился на базар, потому что почувствовал, что воздух густеет на глазах, становится желтым и тягучим, как мед с дачной пасеки моего приятеля Геши, которого ненавидели все соседи по дачному поселку, что на Десятой станции Большого Фонтана. И было за что. Поскольку дворик у Геши был маленький, пчелы время от времени вырывались за его пределы и первым делом почему-то накидывались на соседских собак. Причем известно же, что пчелы на собак не кидаются в принципе, потому что не любят шерсти. А эти кидались и жалили в самое незащищенное место – в нос. И собаки, как ужаленные (то есть именно ужаленные), с распухшими носами, остервенело набрасывались на стенку каменного забора, на котором белел наполовину изгрызенный профиль Анны Андреевны Горенко (в скобках – Ахматовой). Таким образом, благодаря пчелам и обезумевшим от боли собакам, я и узнал, что где-то здесь, за забором, в доме, которого больше нет, родилась великая Ахматова.
Так вот. Воздух густел на глазах, густел до такой степени, что становилось заметно, из чего он состоит. Более того, мне показалось, что местами он начинает расслаиваться и повисает на проводах, как белье на веревке.
