Попутчиков Марк разглядывал украдкой, дикий пейзаж за окнами метровагона старался не замечать. Безразличие – лучшая маска для того, кто играет в кошки-мышки с Элмэром. «Да не помянут буду я в твоих молитвах, Элмэр! Марк нырнул во мрак, заклеив морду покерфейсом».
Люди-куклы сидели, стояли прислонясь, висели на поручнях, как летучие мыши, и – почему они похожи на манекенов? – смотрели сквозь. Не было им никакого дела до того, что снаружи, за стеклянными стенами щерилась обломками редких гнилых зубов каменистая равнина, рассечённая грядой гор. Клочья дыма несло над крышей – оттуда, где за скалами полыхал закат. Сто вагонов в поезде, на закат летим, на сто миль разносится паровозный дым. Всё это когда-то было, поэтому казалось былью, а существа в стеклянной банке метровагона, того не замечая, точно и не были никогда. Быль – небыль… Какая разница, главное, чтобы верили. А во что они верят? Во что верю я? Боже, о чём я думаю?! О чём угодно можно, только не о… Стоп. Элмэр следит. У него чутьё, как у крысы. На человеческую мимику. Не у крысы, у кошки. Крысам незачем, а вот кошки разбираются в нас лучше, чем мы сами. Они к нам приспособились, а не мы к ним. Точно как Элмэр. Он в роли кошки, а мышь… О чём думают мыши?
«Как всё переменилось! – думал Марк – Не сто вагонов, даже не десять, всего-то один. Но какой! Метровижн, так это называется. Тут вижн и там вижн, всюдувижн. Интересно, связана ли Ратионис со всей этой видимостью? Полгода меня там мариновали, а кажется, прошло лет десять. Борода отросла бы до пояса, если не стричь. Марк надменно выдвинул подбородок, огладил аккуратную бородёнку. «Хороший жест, зафиксируй. Теперь на соседей слева глянуть можно, искоса. Как верблюд на погонщика. Верблюда видел? Его играй, у тебя получится. Упрямый тугодум, скотина жвачная».
Марк искоса взглянул на тех двоих, что слева. Ближний – полупальто из шерсти альпаки, брюки с безукоризненной стрелкой, галстук набок, – крючковатым пальцем растягивал жёсткий ворот рубашки, ворочая складчатой шеей; морщился при этом, как от изжоги. Серые мешочки под глазами, в которых собачья тоска; кудлатый, какой-то собаковидный, на собеседника не смотрел, ворчал: «Да-да, мне уже доложили. Опять рептилоиды, не иначе. Без них мы никак». Дальний – круглоголовый крепыш, с ног до головы во всём лыжном: штаны, куртка, – всё красное, даже вязаная шапочка, а поверх неё очки-хамелеоны – к уху собеседника приблизив губы, театрально шипел: «Не веришь? А у меня сегодня в ленте… А?.. Ну, что?! – при этом круглые глаза его ворочались точь-в-точь как у хамелеона, а щёки в яркости расцветки соперничали с одеждой, – Чего тебе ещё?! Ссыль, видео. Развалины…» – он снова перешёл на шёпот.
«Жаль, не разобрать, – подумал Марк, – Странно, что вообще слышно. В старом вагоне им пришлось бы орать, и всё равно…»
– Ну, и куда же тогда подевались трупы? – спросил Собаковидный, глядя в потолок.
– Чш-ш! – зашипел на него Хамелеон, и снова стал нашёптывать в ухо, как в микрофон.
