Мы шли по узкой тропинке вдоль небольшой речки за городом. Солнечный свет южного лета слепил нам глаза и мы, прищуриваясь, смотрели друг на друга.
– Сколько мы не виделись? – спросил я.
– Да как из школы ушли, наверное, и не виделись – ответила Марина.
Мы раньше учились в одном классе, но после девятого оба оставили школу и отправились получать среднее специальное образование. Марина всегда хорошо рисовала, не раз участвовала в городских и даже областных конкурсах. Она поступила в художественное училище с намерением стать настоящим, как она говорила, художником. Я же, будучи человеком совершенно прагматичным и начисто лишенным творческой жилки, рассудил, что сидеть ещё два года в школе не хочу. Уж лучше это время потратить на получение какой-нибудь специальности, которая в будущем хотя бы кормить и поступил в училище на сварщика.
– Потом, конечно, можно и институт закончить, – рассуждал я, пялясь на задницу своей бывшей одноклассницы, когда пропускал её вперед, в тех местах, где тропа не давала идти рядом, – но, а пока меня и так всё устраивает. Я на подработках зарабатываю больше, чем некоторые, – хвастался я.
Марина почти всегда улыбалась. Будучи человеком творческим, она мало беспокоилась о насущных проблемах и была всегда погружена в какие-то свои мысли. Порой казалось, что только часть её сознания находится здесь, а остальная блуждала где-то в неведомых никому мирах. Она была такой ещё со школы. За что постоянно подвергалась насмешкам. Мне же всегда было её жалко, поэтому я не принимал участия в этой травле. На некоторых уроках мы даже сидели за одной партой. Она мне никогда особо не нравилась, как девочка, поскольку выглядела очень неказисто – высокая, очень худая, с остро торчащими вперед коленками, острым тонким носом и маленькими невыразительными глазами. Говорила всегда очень тихим безжизненным голосом, опуская глаза, как будто боялась, что её за что-то сейчас накажут. Этим ещё больше вызывала раздражение одноклассников. Они считали, что она просто создана для насмешек, о чём и не забывали напоминать практически каждый день.
Но сейчас, нам уже семнадцать лет, школа позади вместе со всеми злыми одноклассниками и безучастными учителями. Мы оба уже вкусили свободу студенческой жизни и сейчас наслаждались всеми прелестями летних каникул.
В Марине было не узнать того неказистого ребенка, которым я видел её в последний раз в школе. Высокая стройная девушка с длинными светлыми волосами, вьющимися локонами, спадавшими на её открытые загорелые плечи. На ней было белое короткое платьице, так не скромно облепляющее вспотевшее молодое тело, выставляя на показ всю красоту юных девичьих форм. Она периодически одергивала его вниз, когда оно от ходьбы слишком сильно поднималось. Всякий раз при этом бросая на меня игривый как бы немного извиняющийся взгляд. Она, явно, играла со мной, но играла, скорее не ради и не для меня, а просто ради игры, наслаждаясь очередной возможностью почувствовать свою новую, только-только зарождавшуюся в ней женскую силу, дающую ей власть. Почувствовав это, я решил не показывать своей заинтересованности. Хотя, делать это было крайне непросто, особенно, когда её коротенькое платьице съезжало вверх, обнажая низ кружевных белых трусиков. Кроме того, не давали покоя и сочные упругие груди, которые острыми сосками проступали через ткань платья.
– А я не хочу в институт, – сказала Марина, бросая на меня взгляд карих глаз в глубине которых я читалась легкая усмешка. Похоже, что она всё же видит мою реакцию. Дразнит меня либо смеётся. Это вызвало прилив негодования. Какая-то вчерашняя школьная страшилка сейчас пытается посмеяться надо мной! – там нечего делать, – не умолкала она, – я хочу свободы во всех её смыслах, а институт разве, что немного лучше школы, но всё равно такая же тюрьма. Люди в закрытом пространстве не могут себя чувствовать свободными, а значит и развиваться не могут.
Я вспомнил, как однажды её закрыли на перемене в туалете, подперев шваброй ручку двери. На урок она не пришла и весь класс на вопрос учителя о том, где Воробьёва, ехидно посмеиваясь, пожимал плечами. Я, действительно, не знал, где она была, хотя и понимал, что не пришла она не просто так. Я видел её вещи, спрятанные под последней партой в классе. Значит она была в школе. Но сказать ничего не решился, понимая, что за этим последуют всеобщие насмешки и ярлык друга Воробьихи. Я и без того периодически получал вопрос: «Втюрился в Воробьиху?». Это было всякий раз после того, как кто-то из одноклассников видел, что я с ней общался. Общаться по их мнению с ней можно было только одним способом – дразнить и смеяться. Другого быть не могло. В тот момент я ненавидел себя за свою трусость, но продолжал молчать, становясь сообщником класса. Марина просидела запертой в туалете весь урок, пока на следующей перемене не открыли двери. Вошла она в класс с красными от слез глазами. Все засмеялись, а она просто молча взяла свои вещи и пошла к выходу. Остановившись не на долго, она посмотрела на меня. Этот взгляд я хорошо запомнил. В нем не было злости или ненависти. Это был взгляд полный боли и безысходности. Я понимал, что она ищет хоть какой-то поддержки, но не смог перебороть себя и отвернулся в сторону. Конечно, она помнит об этом. Может, сейчас она как раз задумала какую-нибудь месть за это? Эта мысль слегка озадачила меня, и я уже стал думать не только о том, какой привлекательной она стала, но и о том, что может ждать меня впереди.
