Глава
1
В сороковом, перед самой войной, Наталья Никитина работала врачом в местной больнице, в маленьком городке Трубчевске, что в Орловской области. В этот город она приехала после окончания института и неподалёку от больницы снимала угол в частном доме у одной пожилой пары, которые не имели детей и жили одни. Хозяин дома Яков Семёнович постоянно болел, и пара с удовольствием потеснилась, пустив на квартиру девушку–врача. Будучи сиротой, двадцатичетырёхлетняя Наташа сразу восприняла хозяев дома как родных. Она привязалась к ним и сердечно о них заботилась.
Хозяйка Прасковья Николаевна полюбила Наташу, как родную дочку, и души в ней не чаяла. Вскоре началась война. В их город надолго пришли фашисты. Наталья продолжала работать в больнице и ухаживать за больным Яковом Семёновичем, который уже почти не вставал с кровати. Последовали долгие месяцы оккупации. Жители городка выживали, как могли, и все по-разному.
Освобождать Трубчевск советским войскам пришлось с боями. В городе базировался немецкий полк, и сопротивление фашисткой нечисти было ожесточённым. Уходя, фашисты лютовали. Взрывали работающие промышленные объекты на территории города и области, расстреливали пленных советских солдат, уничтожали зерновые запасы. Даже своих же немецких солдат, пытавшихся оказать помощь местному населению, расстреливали.
Советские войска уже вплотную подошли к Трубчевску. Шли бои, фашисты отступали. Штабной капитан, оставшийся в городе для контроля над эвакуацией документов и медикаментов, заглянул в аптеку, чтобы удостовериться, что всё вывезли. Каково же было его удивление, когда он застал фельдфебеля медицинской службы заведующего аптекой Вильгельма Бакке отсыпающим медикаменты в саквояж русской врачихе Наталье. Реакция капитана была молниеносной. Он в упор расстрелял заведующего. Наталью трогать не стал, а вышвырнул на улицу со словами: “Тебя, русскую свинью, расстреляют свои же!”.
Прошло не более суток, как город был освобождён от фашистов полностью. Люди заново учились жить без страха за свою жизнь.
Завод, где Нестеренко Мария работала в оккупации, был разрушен и сегодня, возвращаясь после разбора завалов, она особенно торопилась домой. Но прежде забежала к соседям и буквально стала тарабанить в входную дверь.
–Иду, иду! – Прасковья Николаевна открыла.
– Тише ты, чего так ломишься?
– Извини, Николаевна, Наташка из больницы пришла?
Мария, слегка подвинув хозяйку, не дожидаясь приглашения вошла.
– Пришла. Дитё кормит. А что случилось-то?
– Беда, Николаевна. Беда!
Мария с двумя малолетними сыновьями жила в соседнем с Прасковьей Николаевной доме. На ходу снимая почти сносившиеся туфли, она прошла в комнату, где Наташа, сидя на табурете, кормила трёхмесячную дочку Мариночку.
Увидев подругу, та осталась равнодушной, хотя слышала, что Мария сказала в прихожей.
– Наташка, беда!
Мария теперь уже самой подруге в глаза повторила страшные слова. Прасковья Николаевна, вошедшая вслед за ней, тихонько, прикрыв рот рукой, причитала. Но Наташа не реагировала. Она словно окаменела. При слове «беда» ни один мускул не дрогнул на её красивом лице. Глаза остались безучастными.
– Наташка, ну, ты чего? – Мария опустилась рядом с ней на колени, пытаясь поймать взгляд подруги. Та упорно смотрела вниз, на ребёнка.
– Пойми, Вильгельма не вернуть. Слава Богу, мы ночью смогли его по-людски похоронить. И на том спасибо. У тебя его дитя. О нём должна думать. СМЕРШевцы всюду рыскают. Говорят, немцы не успели документацию свою вывезти. И те сейчас её изучают. Клавку арестовали. Помнишь, наверное, она у них в комендатуре работала. Всех, кто как-то с ними якшался…. всех забирают. Якобы проверять будут, но кто их знает. Вывезут за город и расстреляют.
– Ты чего несёшь? Тьфу на твой язык! – зашипела Прасковья Николаевна.
Она украдкой плакала и платочком, суетясь, вытирала слёзы, пытаясь их скрыть.
– Наташка, а если за тобой придут? …Отдай мне дочку! Куда ты с ней?.. Сама пропадёшь и дитё сгубишь.
Наталья лишь сильней прижала к себе тёплый комочек и молча замотала головой. Как ни уговаривала Мария, Наталья так и не согласилась. Ушла подруга ни с чем. Тем же вечером к ней самой пришёл офицер. Они прошли на кухню.
– Гражданка Нестеренко Мария Ивановна?
– Да.
– Во время оккупации вы работали на заводе?
– Да.
– Вас пытались вывезти в Германию?
– Нет. У меня двое маленьких детей. Одному сыну – пять лет. Другому – десять.
– Что вы можете сказать о вашей соседке Никитиной Натальи Юрьевне?
Помявшись, Мария сиплым голосом ответила.
– Ничего. …Я ни с кем не общаюсь. …Я вообще не общительная. С работы – домой. Ничего о ней не знаю.
– Не врите, пожалуйста. Мы не любим, когда нам лгут. Мы всё равно всё узнаем, и то что вы лгали, – тоже, – офицер сурово посмотрел на Марию. – Советую отвечать и ничего не скрывать.
– Видели, как к вашей соседке Никитиной Наталье приходил немец Вильгельм Бакке? Сами видели?
Марина отвечала, отведя взгляд от офицера.
– Да.
– Оставался он у неё ночевать?
– Да.
– Как вы думаете, добровольно Никитина общалась с этим немцем?
– Да.
– Была ли она радостна, счастлива при этом?
– Да.
Вопросы становились все более компрометирующими Наталью. О том, о чём спрашивал офицер, Мария порой вовсе не знала, но как заезженная пластинка, упорно отвечала «да». Она боялась не угодить офицеру и навлечь на себя его гнев, ведь она тоже во время оккупации работала на заводе. Все работали, и все в городе боялись СМЕРшевцев.
