Описанные в книге события являются плодом воображения автора, и все персонажи – вымышленные.
– Ты с четвёрки?
Я кивнул головой и посмотрел в окно. Высокий бетонный забор с намотанной поверху колючей проволокой, за которым я провёл последние семь лет, исчез из виду за посаженными вдоль дороги тополями, роняющими жёлтые листья. Напротив меня сидел чепушило. На вид лет 20, с короткой стрижкой и лицом, испещрённым прыщами вперемежку с веснушками.
– А я с пятёрки, – заявил чепушило.
– Оно заметно, – резонно отметил я.
Чепушило носил белую рубашку, застегнув её на все пуговицы, чёрную вязаную жилетку, мешковатые серые брюки и чёрные ботинки, начищенные до блеска. Если увидишь на улице взрослого мужика, одетого как первоклассник на линейке, знай, это либо недавно откинувшийся забайкальский комсомолец, либо даун. Чепушило относился к первой категории бедолаг.
– Меня Митей зовут, а тебя? – спросил чепушило, но руку пожать не подал.
– Юра, – сказал я.
– Какое у тебя погоняло?
– Борода.
– Дак ты же бритый, почему тогда Борода? – огорошено воскликнул чепушило.
– Дурак, – резюмировал я. – Погоняло должно быть таким, чтобы мусора не поняли, чьё оно. Вот тебе какую погремушку дали?
– Шмыга… – печально пробурчал чепушило.
– Что, голым по бараку бегал?
– Нет, золотое кольцо – подарок матери – в курке на зону пронёс.
– И где же оно? – поинтересовался я, поглядев на пальцы чепушилы, лишённые украшений.
– Фёдор с корешами отжал, – пояснил чепушило и заткнулся.
За окном автобуса по небу проносились серые тучи с пухлыми чёрными боками, подгоняемые неистовым ветром.
– За что сидел? – нарушил молчание чепушило.
– За сладкую пизду.
– Эээ, дядя, где же ты нашёл сладкую пизду, когда они все солёные? – поразился чепушило.
– Откуда знаешь, что солёные, пробовал?
– Рассказывали… Не успел попробовать, закрыли в 16 лет за двух гусей и снеговика.
– Чем барыжил?
– Твёрдым и порохом, – ответил чепушило. – Как 18 лет стукнуло, заехал на пятёрку. Освободился вот в 22 по УДО, два года оставалось.
Я снова мотнул гривой и перевёл взгляд на сидящую справа от нас мадемуазель. Всякий раз, когда ПАЗик подпрыгивал на колдобине, её сиськи, наполовину обнажённые из-за глубокого декольте, колыхались, как желе, вверх-вниз. Рядом с мадемуазелью ехал её хахаль – бородатый бычара в солнцезащитных очках.
– Смотри, – сказал чепушило и показал толстую – сантиметров восемь – пачку сложенных пятитысячных купюр, – заработал. Как-то раз ещё в тюрьме нагнулся за упавшим мылом, а потом как по маслу пошло, – многозначительно произнёс он.
Соска разовая, зато при финансах. Я вспомнил про несчастные 2300 рублей, лежавшие в кармане, которых хватит на дорогу и пару обедов, и вновь посмотрел на подрагивающие справа титьки.
Через час мы вышли на автовокзале в Волхове. Было около семи вечера, но на улице уже стемнело.
– Пойдём в ресторан! – радостно вскричал чепушило и двинул к припаркованным неподалёку такси.
Я схватил его за шиворот и произнёс:
– Ты наши рожи видел? Идём в кабак! – рыкнул я и толкнул чепушилу в сторону небольшого одноэтажного здания со светящейся над дверью вывеской «Алко 24/7».
В рюмочной царили полумрак и тишина, два парня сидели за столиком в дальнем от входа углу и угрюмо смотрели на полупустую бутылку. Мы подошли к прилавку, за которым стояла короткостриженая коренастая мадам с квадратным подбородком.
– Можно джина? – обратился я к ней.
– Джина нет, есть водка, – невозмутимо отрезала она.
– А пожрать что можно?
– Пиво.
– Тогда нам литр пива, чекушку водки и два стакана, – потребовал я, опасаясь, как бы не унесло с непривычки.
– 270 рублей, – сказала продавщица.
Чепушило протянул ей пятитысячную банкноту, на что она сердито рявкнула, разводя культяпками:
– Нет сдачи!
Пришлось платить мне. Я вынул из кармана 300 рублей, передал мадам, потом забрал сдачу и бутылки, а чепушило взял стаканы. Мы устроились за круглым столиком у стены, и я налил по 50 грамм. Выпили, не чокаясь, как за упокой.
Отворилась дверь, и в кабак прокрался горбатый мужичок небольшого роста. Опасливо озираясь по сторонам, будто недавно побитая собака, он подрулил к нам, достал из-за пазухи гранённый стакан и попросил:
– Здорова, мужики, налейте, сколько не жалко.
– И ты не болей, – ответил я, – налить-то мы нальём, а ты нам шлюх найдёшь?
– Шлюх-то? Шлюх-то найду. Нынче этого добра у нас как грязи по весне – хоть жопой ешь.
Я плеснул ему стопарик водки, он бахнул залпом и поставил тару на стол, ожидая добавки.
– Приведёшь шлюх, и ещё налью, – пообещал я.
– Сколько нужно-то? – спросил мужичок, внезапно погрустнев.
– Двух.
Он покивал и вышел наружу. Где-то через полчаса, когда мы с чепушилой допили пиво и почти прикончили водяру, в рюмочную завалились две шалавы. Они окинули заведение затуманенным взором и, заметив нас, приковыляли к нашему столику и уселись напротив на высокие табуретки.
– Привет, мальчики, – сказала та, что постарше, поправляя чёрные крашенные волосы. У неё были накаченные губы, оплывшие вниз под силой тяжести, и длинные, очевидно, приклеенные ресницы. – Меня звать Яной.
– Юля, – встряла её подруга – толстушка на вид 25 лет, накручивавшая на палец прядь волос мышиного цвета.