Каждый человек ежедневно, если не ежечасно, встает перед необходимостью решать цепочку типичных информационных задач. Утром, отправляясь на службу и проходя по двору, он шуршит ворохом нападавших за ночь, неубранных знакомым дворником листьев: «Наверное, у Петра Ильича опять давление подскочило, дома отлеживается. Ничего, мы тут пока сами, ногами слегка "разметем!" Разглядывая в ожидании автобуса юную парочку, нежно держащуюся за руки, он вспоминает свою первую влюбленность… На работе его добродушное настроение быстро улетучивается: вместо обычных приветствий офис встречает гробовым молчанием коллег, суетливо наводящих порядок на рабочих столах, и напряженной спиной секретарши в приемной. Все совершенно понятно: шеф в плохом настроении и отдел ждет очередной разнос… Через несколько часов, по дороге домой, человек замечает плакаты с улыбками известных в городе и стране людей и новую асфальтовую дорожку вдоль сквера. Ну да, неплохо, власть готовится к очередным выборам. Дома его тоже встречает улыбающееся лицо – родное лицо сына. И по театральному жесту, указывающему куда-то в глубину комнаты, человек догадывается, что ему приготовлен сюрприз. Вечер удался.
Конечно, такое описание «одного дня из жизни соотечественника», вынужденного ежечасно восстанавливать прошлое либо прогнозировать будущее по каким-то особым выражениям – признакам, предметам, состояниям, действиям, символам – может показаться утрированным. Однако уважаемый читатель, скорее всего, согласится с тем, что мыслящий субъект большую часть времени проводит в роли воспринимающего и осмысливающего множество самых разных, заранее известных либо совершенно случайных сигналов, по которым он делает выводы о событиях из жизни других людей. Событиях, не данных ему в непосредственном восприятии и неочевидных1.
Для большинства из нас эта своеобразная роль дешифровщика настолько привычна, что мы не задумываемся об участниках, деталях и механизмах целого процесса. Нас типично интересует только момент «выхода» – извлекаемая из ситуации информация; в лучшем случае – еще момент «входа» – внешний признак, что и отражается в репликах типа: «Слушай, я Антона в универе третий день с электронной книжкой вижу. Наверное, долг по зарубежной собрался пересдавать».
Есть, впрочем, участки социальной среды, освоение которых заставляет человека вырабатывать почти профессиональные навыки истолкования. Так, мать безошибочно определяет эмоциональное и физическое состояние ребенка по его внешнему виду, класс довольно точно разбирается в индикаторах настроения учителя, а менеджер по персоналу, исследовав манеру держаться, внешний вид, жесты и мимику посетителя, через несколько минут после начала интервью в состоянии оценить амбиции и перспективы будущего работника.
«Событие выражения» (по М.М. Бахтину), или «ситуация Манифестации Факта» (такое наименование используем мы в данном тексте), тем самым оказывается значимым эпизодом обыденной жизни человека, подвигая его к анализу причинно-следственных связей и помогая адекватно реагировать на бесконечно меняющиеся внешние обстоятельства.
Переводя далее рассуждения в научную плоскость, приведем определения понятий факта и манифестации, которые становятся для нас ключевыми.
Термин «факт» употреблен здесь как обозначение любого явления, связанного с существованием человека, независимо от того, кратковременное это состояние или свойственное ему качество, действие или движение; независимо от природы этого явления и способов его обнаружения. Такое понимание «факта» соответствует не только словарным определениям («действительное, вполне реальное событие, явление; то, что действительно произошло, происходит, существует» [Толковый словарь … 2007: 1044]), но имеет устойчивую лингвистическую базу – «факт» употребляется синонимично или тождественно «событию», «состоянию», «предмету» в [Иорданская 1970: 8; Николаева 1980: 198; Шмелева 1983: 42; Телия 1988: 192; Михеев 1990: 57], то есть как имя с онтологической семантикой.
Укажем и на иное понимание «факта» как метаязыкового классификатора эпистемического (относящегося к мнению и знанию) плана [Арутюнова 1999: 488–489; Коньков, Неупокоева 2011: 148– 149], противопоставленного «событию» в рамках концептуального анализа и когнитивной лингвистики. Впрочем, даже в этой традиции констатируют смешение «фактов» и «событий», признавая, что «удар оземь» не станет для него [факта] губительным, а смешение с именами онтологического плана не будет воспринято как нечто совершенно противное его природе [Арутюнова 1999: 505].
Под термином «манифестация» [Хэмп 1964: 107] с учетом его латинской этимологии (manifēstāre – делать явным, показывать) мы понимаем процесс, состояние или качество, которые превращают скрытый или затрудненный для восприятия факт в очевидный – обнаруживают его, делают доступным для наблюдателя. Термином в аналогичном значении пользуются в работах по семиотике [Вайнштейн 1993: 82], невербальной семиотике [Крейдлин 2000а: 34, 37], прагматике [Тарасова 1993], дискурсу СМИ [Володина 2004: 27], когнитивной лингвистике [Алефиренко 2009: 95].
