Князь Иван Фёдорович Мстиславский был человеком жёстким и на всем белом свете любил только одного человека – себя. Когда отцу его супруги князю Александру Горбатому-Шуйскому отсекли голову, Мстиславский сразу перестал общаться с женой Ириной и всячески убеждал её отречься от земного и удалиться в монастырь. Когда та отказалась, то он попросту отравил её и почти сразу женился на дочери князя Владимира Воротынского – красавице Анастасии.
Впрочем, в женщине его интересовала вовсе не красота, а то, насколько он может усилиться, воспользовавшись влиянием её родственников. Для плотских потех Иван Фёдорович всегда находил себе дев из простого народа.
С учреждением опричнины князь Иван Мстиславский попробовал занять там достойное место, но государь не принял его, а поставил земским боярином. Вскоре князь Мстиславский понял, что это даже лучше, и серебро рекой потекло ему в руки. Он без зазрения совести крал из государственной казны, так как считал её своей. Если государь выделял деньги на войско, то едва ли пятая часть доходила до ратников, зато под Тулой князь возводил себе настоящий дворец.
Иван Фёдорович любил вкусно поесть и щедро кормил по пять десятков верных ему людей, постоянно приглашая к себе множество гостей.
Вместе с князем Иваном Дмитриевичем Бельским, ещё более бесстыжим и состоятельным, чем он, князь Мстиславский делил обильную трапезу у себя в палатах, которые по великолепию уступали разве что государевым. Оба боярина настолько были богаты и сильны, что открыто могли хулить царя за столом, совсем не боясь, что кто-нибудь донесёт об этом.
– Скажи мне, Иван Дмитриевич, – вытирая жирные губы белоснежным полотенцем, проговорил князь Мстиславский, – а ведь как-то само получается, что не может Россия быть единой. Да и никогда не была. Напрасно из Москвы её столько лет собирали. Вот сейчас – два царства, одно наше с тобой, а другое Ваньки-царя. Вот скажи мне, любезный, ну зачем нам ему кланяться? Поделили всё и будет. Русью четыре Ивана правят: я, ты, Фёдоров да Иван-дурак.
– Тебе что, Иван Фёдорович, живётся плохо? Ванька-царь, пока в слободе живёт, сильно нам не мешает, а делить – здесь нужно сперва умом пораскинуть. Коли Россия и впрямь на несколько частей распадётся, то народ начнёт стонать. Хотя по правде говоря, народ наш всегда чего-то хочет. Тут от короля Жигимонта ко мне на днях посланник приехал. Потолковал я с ним. Король зовёт нас к себе и обещает власть удельных князей.
Князь Милославский рассмеялся и принялся отрезать большой кусок гуся.
– Удельными князьями нам предлагает быть! Глупый этот Жигимонт. Да мы великими князьями скоро станем! Пусть Ванька-царь в Александровской слободе царствует, а мы всей остальной Россией владеть будем. Вот если бы Жигимонт нам военную помощь против царя Ивана оказал, то другое дело, а он ведь с ним замириться хочет, а Ливонию поделить так, как она сейчас занята войсками.
– А чего – нужно ему грамоту написать и прямо сказать: коли поможет нам против Ваньки-царя, то мы ему Ливонию отдадим. Русь поделим между всеми князьями и боярами, а царь нам даром не надобен. Да и, по большому счёту, никто его царём-то в мире и не считает. Сам себя царём нарёк, а по правде говоря, как был великим князем Московским, так им и остался, – сказал князь Бельский.
– А царь Иван, чтобы доказать своё право на титул, выдумал, что род Рюрика идёт от самого Августа – императора Римского. Говорит, что Прусс был братом Августа и каким-то прадедом самого Рюрика. Все смеются над этим.
– Смеются-то смеются, да народ наш русский его царём именует.
– Да пусть как хотят именуют, – усмехнулся Мстиславский, – это всё пустое. Грамоту к королю напишем. Если согласится признать нас великими князьями и ни от кого не зависящими, то мы ему против царя Ивана верные друзья. А уж если нет, то мы и так неплохо сидим. Настанет день – Ванька-царь издохнет, как пёс бешеный. Вот с его сыновьями и договоримся. Мне тут его сын Иван писал, что после смерти своего отца Русь к старым временам вернётся: Москва станет общим городом, а каждый князь будет в своей вотчине править.
– Да, Иван Иванович будет хорошим великим князем. Он понимает, что родовитость не исчезнет. Это отец его, бешеный паскудник, хочет нас, князей, со служивым людом сравнять. Это бабка Ивана-дурака, София Палеолог, чужие обычаи к нам на Русь принесла. В Греческом царстве так было – все в холопах у тамошнего царя ползали. А у нас на Руси всегда иначе дела велись. Кто у него в ближниках? Грязной-псарь! Скуратов! Да он ката к себе приблизил, а тебе и мне рядом с ним места не нашлось. Ничего – и без него прожили.
– Молод ещё царь, чтобы помирать. Тридцать семь лет всего.
– А что – молодые не помирают? Ещё как помирают! Мы с тобой, – подмигнул Ивану Фёдоровичу князь Бельский, – в любом случае в накладе не останемся. Или пусть вон остаётся, дадим ему в удел Александровскую слободу. Пусть там монашествует со своим сбродом, только жену и блудниц своих пусть прогонит. Не подобает быть и князем, и игуменом. Вон, пусть боярин Фёдоров Иван Петрович его землями правит, покуда княжич Иван Иванович в возраст не войдёт.
