Дворник Танай по заведённому у него обычаю встал задолго перед рассветом. Он вышел из своей полуподвальной каморки во двор, с хрустом потянулся и снял с шеи висящий на верёвочке ключ. Ключ был старым, видавшим виды, еще с паяной латунной бородкой; он открывал подсобку с мётлами. Дверь подсобки набухла ночной влагой и открываться не хотела, а Танай не хотел шуметь и будить народ скрипом и стуком. Через полминуты дверь поддалась на танаевы уговоры и распахнулась, из темноты подсобки пахнуло солью и мокрой ивовой корой. Он критически осмотрел метлу, стоявшую у входа прутьями вверх, взял её, пробормотав: «Не перевяжу тебя, сегодня так походишь», прихватил ведро и совок для мусора и запер подсобку. Теперь – на улицу. Он привык начинать с улицы. Черёд двора придёт, когда рассветёт, и эхо от метлы, гуляющее в глухом квадрате стен, сольётся с другими утренними шумами.
Танай привычными движениями мёл тротуар, проходил «свой» положенный метр проезжей части, сгребал и выкидывал мусор. Думать при этом можно было о чём угодно: руки, как учёная лошадь, всё делали сами, без понукания. Вот он и думал. О том, что правильно сделал, поработав на выходных ломом и разбив, наконец, слежавшиеся сугробы в глубине двора. Что теперь, без лома, стало гораздо легче, а влажный асфальт еще не пылит. Что в городе никогда не бывает совсем темно и тихо, вечно полно всяких звуков, в том числе и совсем загадочных. Не случайно называют его каменными джунглями. Он смотрел передачу про джунгли: такой же ночной тарарам, и огоньки туда-сюда мелькают. Может, ну его, здесь? Взять, собраться, уехать в сельву. Если надо, язык еще один он выучит. Что его здесь держит? Танай вздыхает и крутит головой: он отлично знает, что держит его здесь.
Закончив убирать улицу, он чисто вымел проходной двор, который ночные прохожие уже успели замусорить этикетками и разнообразными бутылками, стеклянными и пластиковыми. Бутылки он, раскатав шланг, сполоснул выстуженной за ночь водой. Из того же шланга помыл углы стены, облюбованные для своих дел пьянчужками. Что-то много их нынче, следов… Ну, да, Колька из второй квартиры приятелей навёл, гуляют, празднуют какой-то случайный заработок. Надо же, какая короткая у человека память – Танай поцокал языком. Иного пугнёшь разок – всю жизнь помнит и уважает. А этот – двух месяцев не прошло, и опять за старое. Участковому бы сказать, да где ж они теперь, участковые! Придётся самому. Танай скатал шланг и вошёл во двор.
Рассвет уже вставал над окраинными многоэтажками, гребни крыш светились алым. Во дворе было еще темно и сыро, но он постепенно наполнялся звуками.
– Мам! Ма-ам! Мам, зашей мне брюки, тут на колене дырка. Я не знал, я только сейчас заметил, мам!
– Пива тебе?! Вот тебе, а не пиво! Кто вчера на бровях приполз? Кто, скотина?!
– Зайчик, ну что же ты? Опять вся кроватка мокрая. Ой, что ж за наказание такое…
– Возьми сырок и четвертушку белого, да проверь, чтоб не чёрствого, балда. Чем жевать будем, чёрствый-то?
Весь колодец двора шептал, гудел и переругивался. А что ты хочешь, весна – только в книжках хорошее время. В лесу сейчас гибнут застигнутые половодьем зайцы, а отощавшие, как тени, косули гложут кору с деревьев. Вот дни подлиннеют, вылезет трава, уцелевшие зайцы будут радостно прыгать и кувыркаться на полянах. А здесь, во дворе мало что изменится. Танай мёл, слушал и качал головой. Он никогда не жаловался на свой слух. Вот другие – те, бывало, жаловались.
Закончив во дворе и сполоснув инструмент, он выкатил громыхающие мусорные ящики под арку и не спеша, отдыхая на ходу, пошёл в контору. Идти было меньше пяти минут, он как раз успевал на девятичасовую планёрку.
Все районные службы размещались в каким-то чудом уцелевшей старинной усадьбе. Коммунальщики ютились в дальнем крыле, в бывших жилищах конюхов, поваров и прачек. Впрочем, места хватало, а старый каретный сарай был переоборудован под склад всякой всячины. Когда Танай уже подходил к усадьбе, его догнали соседи-дворники: весёлый пьяница Степаныч и студент Женька, подрабатывавший за ведомственную комнатёнку. Под аккомпанемент степанычевых шуточек они обогнули флигель и влились в редкую толпу ожидающих начала планёрки. Впрочем, начальник уже стоял на невысоком крылечке, сверху вниз оглядывая прибывающий контингент. В руках он имел блокнот и ручку.
Начальник был новый, пару месяцев назад сменивший ушедшего на пенсию старого. Танаю он активно не нравился. Прежнего начальника он, впрочем, тоже недолюбливал. Тот, ушедший, был резок, груб, и от него сквозь запах табака и дешёвого одеколона тянуло старым порохом и кровью. От нового начальника не пахло ничем, как будто он так и родился, в очках и аккуратненьком пиджаке, и сразу из мамки прыгнул на ступеньку административного крыльца. Своих подчинённых он называл по фамилиям, впрочем, танаеву он до сих пор не выучил, каждый раз читая по слогам из блокнотика.
