Ещё в школе я писал заметки в ставропольскую газету «Молодой ленинец». Там же публиковались и мои первые стихи. Когда я принёс свои новые творения в редакцию, мне сказали, что вирши отнюдь не газетные, а журнальные. И посоветовали показать их писателям.
Редакция альманаха «Ставрополье». находилась в этом же здании. Там сидел какой-то человек, который, как он объяснил, не имеет никакого отношения к альманаху.
– Андрей Максимович сейчас находится дома, – сказал он. И дал мне его адрес.
Андрей Максимович Исаков был тогда ответственным секретарём альманаха. Я читал его стихи, но они не произвели на меня никакого впечатления, как и стихи всех других тогдашних ставропольских мэтров.
Я сначала не хотел идти к нему – не хотел, чтобы свой вердикт по поводу моих опусов выносил человек, который пишет рифмованной прозой. Но потом всё-таки пошёл. Мне стало интересно узнать, что этот человек из себя представляет. Поднялся на третий этаж, позвонил. Услышал чьи-то шаги. Меня долго рассматривали в глазок, но не открыли.
Я услышал, что хозяин квартиры уходит, и позвонил ещё раз. Снова – шаркающие шаги. Под дверь просунулась бумага. На ней было написано: «Обойди дом с другой стороны, я спущу тебе три рубля на верёвочке, купи бутылку водки и позвони в квартиру ниже этажом. Этот человек, его зовут Пётр Иосифович, откроет мою квартиру».
Я не понимал, к чему такая конспирация, но выполнил все указания Андрея Максимовича. Я выглядел старше своих лет, и водку мне продали.
Сосед Исакова, Пётр Иосифович, внимательно меня оглядев, спросил:
– Ты не из нашего дома?
– Нет, – ответил я.
– А, ты, наверное, из станицы Родниковской? Ты кем доводишься Андрею Максимовичу?
– Никем, – сказал я. – Я стихи ему принёс.
Пётр Иосифович был сильно разочарован. Потом я узнал, что корни Исакова были в этой станице, и к нему часто приезжали родственники. Они привозили продукты, часть которых перепадала и его соседу. Так как Исаков сильно пил, жена закрывала его в квартире и уходила на работу. Она не знала, что у соседа точно такой же замок, и он может открыть дверь своим ключом, что он и делал, но только при условии, если бутылку они распивали вместе с Андреем Максимовичем. Супруга же Исакова так и не могла понять, почему её благоверный, несмотря на закрытую дверь, каждый раз навеселе.
Андрей Максимович показался мне глубоким стариком, хотя ему было немногим больше 60 лет. Он принимал участие в Гражданской войне, а потом случайным образом познакомился с известным учёным Отто Юльевичем Шмидтом. Тот помог Иакову поступить на литературный факультет педагогического института в городе Орджоникидзе (ныне Владикавказ).
Застал он и Великую Отечественную, был фронтовым корреспондентом. На войне погиб, причём погиб при освобождения Ставрополя, его друг Иван Булкин, тоже причислявший себя к поэтам.
Исаков был человеком с хитринкой. Но о своем творчестве сказал прямо:
– Знаешь, то, что я написал, – туфта. Сам себя убеждал не раз бросить это дело, а не могу, втянулся. Да и печатают, деньги идут какие-никакие.
Мои стихи произвели на него большое впечатление.
– Бог талантом тебя не обидел, – похвалил он меня. – Береги его, не разменивай по мелочам.
Увы, не внял я его совету.
Я поехал в Москву поступать в институт. Экзамены сдал на одни пятерки, но по конкурсу не прошёл – тогда преимущественным правом зачисления при равенстве баллов пользовались те, кто имел производственный стаж. У меня его не было.
В Москве я задержался. Попал в общежитие Литинститута на улице Добролюбова вместе с кем-то из абитуриентов. За каким дьяволом, мы поехали туда, я уже не помню.
Это жёлтое семиэтажное здание было построено где-то в конце 50-х годов. Но выглядело оно непрезентабельно. Внутри тоже не было порядка. По паркету на пятом этаже пытался кататься пьяный парень на лыжах. У него это не получалось, и он то и дело падал.
Я так и не понял, кто составлял контингент общежития. Скорее всего, тоже абитура, потому что у студентов были каникулы. Но не берусь утверждать это на сто процентов.
Комната, куда мы постучались, была грязной, все вещи раскиданы. Разбитое окно заткнуто подушкой. За столом сидели два мужика – им было на вид под сорок. Оба густо заросшие щетиной.
Нам пришлось ждать того, к кому мы пришли, – его послали в магазин за очередной бутылкой. Но мы принесли свою, и предложили хозяевам выпить. Те с радостью согласились.
Тут дверь открылась и появился ещё один жилец – его представили как классика узбекской литературы. Но он пить с нами отказался. Пошарил в своей тумбочке, достал флакон одеколона и схватил стакан со стола, намереваясь вылить в него его содержимое.
Но стакан у него отняли.
– Завязывай, Айдар, – сказал один из «ощетиненных», – на тебя стаканов не напасёшься. Как ни возьмёшь какой, «Тройным» одеколоном воняет. Пей из горлышка.