Гиндесбург Фурзякин открыл дверь своей квартиры и увидел в прихожей жену. Жена мыла пол, выгнувшись дугой. Внушительных размеров таз был наполнен мутной и грязной водой, в которой плавала шелуха от семечек, скомканные комочки кошачьей шерсти и фантики от конфет. Фурзякин брезгливо наморщился.
– Чего нос воротишь, пистон пробитый? – сказала она, с силой кинув тряпку на пол.
– Запах какой-то странный, – оправдался он.
На самом деле он испытывал отвращение не к запаху. Вид жены был тому виной. Жена убивала двух зайцев разом: делала уборку в квартире и сохраняла молодость лица, измазав его сметаной, поверх которой налепила круги огурца. Она напоминала печёную под овощами молочную свинью, поданную в прошлом году к столу в ресторане «Зульфия» на пятидесятилетие Гиндесбурга.
– Ишь, ты! Запах ему негож! Сымай калоши и копыта мой! – заявила жена, сверкнув из-под сметаны огнём блёклых очей.
Фурзякин немедля повиновался. Нырнув за дверь ванной комнаты, он поспешно стянул рабочий костюм и облачился в домашний халат. Ноги ополоснул тёплой водой и сунул в тапочки.
– Мне бы поужинать, – жалобно попросил он, приоткрыв дверь.
Жена в ответ фыркнула что-то нечленораздельное, похожее на внезапно выплывший из болотной жижи пузырь зловонного газа, что означало: ужин на плите, гнилоносный кобель!
Ужином оказались котлеты на пару, с привкусом хозяйственного мыла, и холодные, как забытые на зимней рыбалке черви, макароны. Наскоро поев, Фурзякин заварил себе чаю и просочился в гостиную, где уборка была закончена. Включил телевизор и стал смотреть новости.
В новостях сообщили, что премьер-министр снова посетил финансовый форум в Гааге, что на летних олимпийских играх российские спортсмены завоевали восемь золотых и четырнадцать серебряных медалей, а также принесли бронзу в соревнованиях по синхронному плаванию и гребле на каноэ. Также узнал Фурзякин, что со следующего квартала текущего года плата за электричество возрастёт, и что кактусы подсемейства опунциевых отличаются особым типом шипов – глохидиями. Крайне жёсткими и ядовитыми, попадание которых в пасть животных вызывает мучительные боли и судороги, влекущие за собой смерть.
Гиндесбург с наслаждением закрыл глаза и представил жену, съевшую такой кактус. Мечущаяся в агонии супруга с иссиня-чёрным лицом и глазами, готовыми вышвырнуться из орбит, подарила сознанию Фурзякина успокоение и негу. Но прекрасное видение было безжалостно разрушено ворвавшейся в комнату женой.
– Твой поганый гриб разросся, как тварь! Или ты эту дрянь изничтожишь, или я тебя, собаку паршивую, ночью порублю и ему скормлю!
– Да что ты, Ларочка, успокойся, – примирительно проблеял Фурзякин, – раз он разросся, я его разделю, и Фёдору отдам половину. Он давно просил.
– Отдам?! – возмутилась супруга так, словно ей предложили съехать из комфортабельной квартиры в грязный сарай, – Я его ращу, пою чаем с сахаром! А ты этому иждивенцу алкоголёзному за так? Ну, нет! Вот ему, а не половину! – и показала супругу огромный розовый кукиш с жирным и уродливым большим пальцем.
– Да ведь…
– Иди сейчас же в унитаз смой! Я эту дрянь видеть не хочу, не то, что трогать! – и хлопнула дверью так, что у Гиндесбурга ёкнуло в груди.
Он, зная, на что способна супруга в моменты, когда её приказы игнорируют, отправился на кухню, где в трёхлитровой банке рос столь любимый им чайный гриб. Выбрасывать его было до жути жаль. Фурзякин знал, что гриб полезен и для желудка, и тонизирует лучше всякой минеральной воды. А уж как средству борьбы с похмельем – равных нет! Но жена! Перечить ей было делом столь же бесполезным, как воевать с торнадо при помощи пылесоса.
Взяв банку, Гиндесбург понёс её в туалет. Встав над очком отхожего места, он горестно вздохнул и накренил банку. И вдруг увидел, что со дна её поднялся крупный пузырь газа и медленно поплыл кверху. Когда он всплыл, гриб слегка приподнялся в центре, и по его поверхности прошла странная вибрация. Боковые слои гриба чуть раздвинулись и Фурзякин услышал:
– Не делай этого!
Он резко обернулся и понял, что дверь за ним заперта.
– Кто это сказал? – прошептал он.
– Я, – ответил гриб.
– Но ведь… Так не бывает. Ты же гриб. Ты не живой!
– Что за глупости? – возмутился гриб, завибрировав краями, – Конечно же, я живой.
– Да, но…
– Хочешь сказать, что если я гриб, то и живым быть не могу? – усмехнулся тот, – У меня даже есть имя.
– Имя? – удивлению Фурзякина не было предела.
– Имя моё Гао-Цзу. Но ты можешь называть меня проще, вторым моим именем Цзы. Должен предупредить: я отношусь к очень древнему и знатному роду. Я – первый император китайской династии Хань.
Фурзякин нервно сглотнул, подумав про себя: не подсыпала ли жена ему какой-нибудь отравы в ужин? Он где-то читал, что у отравленных перед смертью часто бывают галлюцинации. Фурзякин мотнул головой и снова накренил банку с твёрдым намерением слить гриб в унитаз.
