Дьяволы прятались в самых укромных альковах Эдема, окруженных чащами из роз. Сад приютил сладость дарованных ими искушений, которые, раскачивая томные вибрации бриза, склоняли ко греху вздох нежной груди. Она распускалась, расцветая и украшая черные арки обсидиановых балдахинов из терний, что кутали шипами пологи медовых губ: облекаясь в наркотический ихор медных чаш, они, как змеи, расползались влажными языками по шелку кожи, дрожащей от трепета предчувствия. Благовония парили, разносясь опиумными клубами над фимиамами вечной, незабвенной похоти. Первый дьявол, облаченный в пелену струящихся кровью фонтанов, лоснился подобно плоду, что, свисая тяжестью налитой соком мякоти, развращал спелую блудницу поцелуя. Второй же дьявол плескался в ручье, играя бликами на приторно-сладких брызгах, – они, отскакивая от девственной пены водопада, летели к вращающимся в опьянении воронкам, поглощаемые ими подобно тому, как траур бархатной занавеси приоткрывает ложе страстных любовников, обласканное скорпионами. Третий дьявол, раскачиваемый на плодоносных лозах, вкушал яства и яды, и то, что представлялось соблазнительным в его иллюзорных миражах, оказывалось трупным и зловонным, когда прозрачный край завесы спадал, обнажая истины, как тело, извивающееся в своей порочной наготе, услаждаемое самыми кощунственными удовольствиями.
Эдем был полон дьяволов. Он прятал их в своих терпко-развратных садах, насаживая на пики кольев и жал распухшие от пунцового возбуждения бутоны, – когда их лепестки встречались с невесомыми парфюмами эфира, они содрогались от конвульсивной красоты садизма. Дьяволы обитали в раю, приглашая к благоденствию греха непокорные сонмы лоз, цветущих в инфернальных наслаждениях.
* * *
Лесть спазмов ласкала съеденные пороком бутоны, благоухая в девственных увечьях,
И мякоть пульсировала, отравляя лживую невинность, которая растекалась, ублажая грехи
Окутанного пьянством рта, – он погружался в сладкие мессы, лизал поволоку из медовых терний,
Которые ранили язык заточенными шипами: их острие поднимало блаженные рясы удовольствия,
Клубясь среди фантомных верениц миражей, что, утопая в лоснящихся влажным блеском фруктах,
Дурманили сладчайшими шлейфами укор пленительных капканов, реявших в гроздьях экстаза:
Они были и дьяволом, и жертвой, грезя о запретном плоде, украшавшем древо познания,
В чьих темных кронах затерялись змеиные хвосты, жаждущие обволочь эйфорией рощи Эдема.
* * *
Бондаж сумрачно-ядовитых садов расползался, как змеи, будоража гибкими веревками
Созревшие плоды, ниспавшие во тьму гроздьями чувственных желаний.
Вкус их запретных увлечений скользил меж пышностью и ленью,
Когда, съедая аромат, буря прельщалась агонией и наслаждалась грацией ее ненастий.
Руины фруктовых деревьев и кладбища из лоз, сплетенные с извивами змеиных стеблей,
Увлекали развращенные близостью скорпионов удовольствия, которые возлегли
На панцири, облаченные в шипастые ошейники: прикоснувшись к цитрусово-сандаловым грезам,
Они льнули к блажи роковой, вкусив отраду порочных игрищ, восславленных в пиршествах пут.
* * *
Окутав бархат бордовых затмений, соблазны и экзекуции очаровывали угрозы,
Изверженные из голодного жерла сада, и испаряли ядовитость экзотическим дурманом,
Который расползался в блеске опаловой чешуи, как ныряющие в лепестки плети.
Нежась в дурмане, они злокозненно трепетали, извиваясь в запретных соблазнах греха,
И пьяные фрукты опускались под тяжестью их табу к рощам жал и шипов,
Которые, окутывая толщу тел, пеленали шелковыми вуалями медовые тенета пыток.
* * *
Роковыми прелестями возбуждая, греховные аппетиты зрели в струях вуали, развевающей
Эфемерные удовольствия, которые, очарованные дивной экзальтацией целомудренных утех,
Ласкали зрелую истому плода, что, соками налившись, кроваво-мускусный соблазн источал,
Хулу и ересь возлюбив, как самый прелестный бордель, явившийся из цветущих объятий:
Они, скованные переплетениями колючих стеблей, благословляли каждый ласковый вздох,
Рожденный из увитого гадючьими хвостами алькова, разросшегося агатовыми шипами и грехами.
* * *
Как ярмарки блаженства, расцветающие на обнаженной впадине бедра,
Замирала гадюка, извиваясь в густой влаге меда и лелея налитые зрелостью плоды:
Они набухали развратным вкусом, искушая опьяненное вакханалиями благоухание,
Смакуя прикосновения дьявольских языков, скатывающихся приторным наркотиком
По коже, впитавшей вкус греха, – напиток ее прелестной юности
Был свеж и чист, подобен той необъятной меланхолии, что, рождаясь в муках,
Грезила о совершенных землях, чьи просторы затаили идола зла.
* * *
Мучениями пыток в блаженных альковах угрожали жертвоприношения цветов,
Узурпируя экзекуцией благоухающие оргии терний, – нектар их шипов, как аперитив,
Блудной потенцией экстаза возбуждал соблазнительные желания, несомые насилием вуалей,
И раскрывшиеся лепестки хищно расцветали, змеям подобные, что лелеяли райские запреты.
Их стебли тянулись к чудовищным вереницам, шевелящимся в томных конвульсиях агонии, —
