Фостер Кихада не сделал ничего дурного, никто на него не клеветал, но апрельским утром 1949-го года он не смог покинуть Китай и уехать домой в Германию. А потом вовсе попал под арест.
Мягкое солнце, какое бывает только в тихую рань, грело деревянные стены Шанхайского вокзала. На площади длинным рядом раскладывались торговцы, сваливая овощи в кучи прямо на землю. Фостер не спеша протискивался между телег, зевак, работяг и ребятни. Видно его было издалека – хоть и сутулый, но все равно высокий немец, на немца совсем не похожий – но это последнее, что заметили бы в нем местные. Сморщенный и иссохший, как дерево с больными корнями, выглядел он даже старше своих сорока.
В строгом потертом костюме, с кожаным портфелем в руке он шел к билетеру. Внутри портфеля лежал том «Сна в красном тереме» Сюэциня Цао, тетрадки, рукописи перевода на немецкий. Им Фостер мучился последние два года, но так и не закончил.
Тщательно, как под запись, выговаривая на китайском, Кихада спросил у паренька за билетным столом:
– Доброе утро, я бы хотел приобрести один билет до Пекина. На ближайший экспресс.
– Чкюрт Шаонд табег ж дидярзац, – ответил тот.
Фостер переспросил, но ответ прозвучал не лучше:
– Взы юфидыргюлчое едпу, – сказал паренек обыденным тоном и опустил лицо в бумаги на столе.
Слишком застенчивый по жизни, Фостер постеснялся признать, что не разобрал ответ и со второго раза. Пожаловаться на свой китайский он не мог. Наверняка, проблемы с дикцией у кассира, или с собственными ушами, решил Фостер. Чтобы не усугублять конфуз, он просто протянул бумажки.
– Хорошо. До Пекина. Один билет, – как ни в чем ни бывало сказал Фостер, будто разговор только начался. Парень поднял глаза от стола, сощурился так, что белки совсем скрылись под веками. Со смехом вперемешку он заговорил:
– Цдю Юзлашх р пяицщяш пюфа нядцуап о хкывашкныг лэпу!
И не взял деньги.
Фостер в конец растерялся. Люди позади суетились, от их недовольного гудения и топтания выступал пот на лбу. Фостер не придумал ничего лучше, чем изобразить, будто вспомнил важное дело, и растерянно улыбнувшись, пропустил к столу стоявшую позади женщину.
– Пищэг цышэж, зэбюгазн, хювкуя тхядю, – протораторила она пареньку, и тот без слов приступил к оформлению билета. Фостера это вогнало в совершенное недоумение.
Собравшись с духом, он спросил у случайного прохожего, не в курсе ли тот, когда отправляется экспресс в Пекин. Прохожий – старик в темно-синем свободном костюме и такого же цвета маленькой шапочке, уставился на Фостера со смесью возмущения и любопытства на лице. И ничего не ответив, прошел дальше.
Фостера такой исход совершенно травмировал. После войны разговоров он избегал всеми силами. Даже ел ужаснейше только из-за того, что стеснялся покупать овощи и рис. Для хозяйки гостиницы, где Кихада снимал комнату, он предпочитал оставлять записки. Оконфузиться сразу в двух разговорах подряд – такое могло окунуть в тотальное молчание на целую неделю.
Бодрость духа ушла так же резко, как появилась утром. Сущий пустяк, а нерешительность и тревога мигом сковали Фостера. Но в то же время он заключил, что спешить некуда, Пекин не пропадет, можно уехать и вечером, и завтра, и через пару-тройку дней. От этого успокоился, хотя на самом деле нет.
Фостер вернулся пешком в гостиницу, где прожил последнюю неделю. Старушка-хозяйка вскинула руками от радости и удивления и, горбясь, засеменила навстречу короткими шажками.
– Ерэ емцгекэас тацесьвэхызяю! – воскликнула она. Фостер пожал плечами, краснея до цвета спелого томата. Непонимание начинало его пугать. Старушка тараторила не умолкая, странно жестикулировала и, похоже, приглашала внутрь. Кихада подергал себя за мочку уха, как будто хотел настроить приемник на нужную частоту.
Он уже пожалел что вернулся, но сбегать от старушки было бы еще большей нелепицей.
– Мда, юлвюзе яйем щкядя, жцапгитвгя, дещапю кращкядз щажюсыцм раца нхюдахилюз ю жмяж? – звучало вопросительно. Фостер искал ответ, мычал, экал, фыркал. Старушка вглядывалась в него внимательно, ожидая ответа. Пауза нарастала комом неудобства и неловкости.
– Да, не получилось уехать. Останусь еще на денек. Мой номер свободен? – наконец произнес он, но лицо хозяйки исказило фантастическое удивление.
– Простите, со мной кажется что-то не так. Все утро не могу расслышать ни слова. Видно, персиковая кость в ухе застряла, – произнес он со смущенной улыбкой.
Не отвечая ни слова, побледневшая старушка протянула ключ.
***
Через пару часов, когда Фостер Кихада дремал в тесной, арендованной за гроши комнате, дверь загрохотала от ударов.
– Вятхо бора я рэлягав Игмогэо Калхя! – кричали из коридора.
Сон о побеге из Европы, как по хлопку, с ледяным испугом сменился реальностью.
– Сэлэжяф! – прокричали с другой стороны, не унимаясь колотить.
– Кто там? – громко спросил Фостер по-китайски, старательно подчеркивая перепад тона, – простите, я никого не жду.
На мгновение удары стихли. Голосов оказалось несколько, они что-то обсуждали.
Следующий удар вышиб дверь с хрустом. Ворвались трое в серо-зеленой форме, с белыми воротниками, красными погонами и сапогах на галифе – солдаты. С винтовками, в повязках на лице, закрывающих все, кроме глаз.
