Лето, когда ты была невестой
…И терялась тропа в тёмной чаще лесов,
И был месяц, как коготь медвежий, остёр.
Засыпай, цесаревна, не слушай злых слов,
Не смотри на кровавый по коже узор.
У кого что за сердцем – тот тем и богат,
Кто-то жизни спасает, а кто-то – крадёт.
И спаситель твой будет опасней стократ
Той беды, от которой тебя увезёт.
Пролог
Я с трудом разлепляю смёрзшиеся ресницы и веки – жестокий свет нестерпимо жжёт глаза даже сквозь них. Вокруг меня всё белое, хрусткое, торжественное. Ледяная пустыня окутывает меня, словно свежие крахмальные простыни, словно саван для немужней девицы, украшенный как подвенечное платье, раз уж последнее примерить ей так и не довелось. Всё правильно. Всё идёт своим чередом. Здесь меня никто никогда не найдёт, равно как и я никогда уже не найду того, кого ищу…
Я пытаюсь вспомнить его имя, но память моя окоченела, и я перестала чувствовать её, как свои руки и ступни. Его имя – точно серый осколок скалы, крошащийся под пальцами острыми камушками, за которым можно укрыться и от лютого ветра, и от заклятого врага. Оно очень ему подходит. Оно вертится у меня в голове, но я никак не могу поймать его. Как, бывает, не можешь вспомнить строку из середины песни, пока не начнёшь петь её с самого начала.
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес – моя колыбель, и могила – лес…
М. Цветаева
1.1
– Я понимаю твою грусть, милая, и разделяю скорбь! – с фальшивой нежностью пропел Ре́йслав. – Но, как бы жестоко это ни звучало, у тебя нет времени оплакивать отца. Сейчас есть вещи более значимые: страна осиротела, осталась без правителя, и долг цесаревны – поспешить с замужеством, выбрать нового цесаря. Ах, если бы знать заранее, что эта неведомая хворь убьёт моего бедного брата, ты бы, конечно, не отказала Таерину, единственному соискателю твоей руки! – Рейслав горестно вздохнул. – Посмотри на себя, – с жалостью продолжил он, – бледна, худа, черноволоса! Вся в мать-чужеземку. Боюсь, тебе пришлось бы долго искать достойного человека, что согласился бы взять тебя в жёны. Непозволительно долго, если бы не я, милая! Я спасу тебя. Спасу королевство. И всех нас. Мы сократим время скорби по твоему отцу до месяца, а потом сыграем свадьбу. Не очень пышную. Всё должно быть скромно и умеренно, как дань уважения почившему. Но откладывать нельзя!
Со́льгерд до боли в пальцах сжала шёлковый платок и опустила голову ниже. Она изо всех сил старалась не смотреть на Рейслава, не видеть его длинные нервные пальцы, накручивающие её локон, вкрадчивую улыбку, игравшую на хищных губах, пронзительные голубые глаза, в холодной глубине которых то и дело вспыхивали искры беспощадности. Он наслаждался властью над ней и не пытался этого скрыть. Его утончённая красота, шёлковый голос, дорогой аромат, сделанный на заказ лучшим парфюмером королевства, вызывали в Сольгерд непреодолимое отвращение. Её била мелкая дрожь, и, казалось, её вот-вот стошнит. Вот бы на его расшитые шёлком туфли! Она была уверена, что без Рейслава не обошлись ни длительная болезнь её отца, ни его смерть.
– Что молчишь, милая? – Он бесцеремонно приподнял её лицо согнутым пальцем за подбородок, и комната покачнулась, как корабельная палуба. – Посмотри-ка, что я тебе принёс!
Рейслав торжественно подхватил бархатный ларец и раскрыл его. Внутри, переливаясь гранями драгоценных камней, лежала диадема.
– Корона твоей матушки, любовь моя! Примерь-ка!
Он трепетно достал драгоценность из футляра и водрузил на голову Сольгерд. Края короны впились в кожу, словно заточенные. Рейслав хозяйским движением откинул волосы цесаревны за плечи и отступил на шаг, глядя на неё с неподдельным восхищением.
– Я обещаю любить тебя, милая, – прошептал он, – как любил твою мать, ведь ты так на неё похожа! Но тебя у меня никто не отнимет, даже мой собственный брат! Она выбрала его. И умерла из-за него. Но ты выберешь меня, и всё будет хорошо, слышишь? Всё будет хорошо, если ты будешь моей!
Рейслав подошёл к Сольгерд почти вплотную и погладил её по щеке. Сжав зубы, она стерпела его прикосновение.
– Видишь, как всё просто, моя маленькая беззащитная цесаревна! – усмехнулся он, медленно и многозначительно поцеловал её холодные дрожащие пальцы и вышел из опочивальни, замкнув дверь на ключ.
На секунду воцарилась тишина. Так бывает, когда во время шумного летнего купания резко нырнёшь под воду: из звуков остаётся лишь едва уловимый звон в собственной голове. Сольгерд рванула венец с головы и с такой силой швырнула в затворённую дверь, что на месте удара появилась щербина.
– Волчий ты выкормыш! – прошептала она, бессильно опускаясь на пол. – Умереть отраднее, чем быть твоей!
***
– Ты мне должен! – Маленькая женщина с потемневшей и сморщенной от прожитых лет, словно грецкий орех, кожей, перегнулась через узкий деревянный стол. – Жизнь за жизнь, помнишь? – Она многозначительно постучала кончиком пальца по столешнице.
Через стол на неё холодно смотрел черноволосый мужчина. Он не был стар, но в короткой бороде уже поблёскивал первый снег ранней седины, а промеж бровей залегла морщинка, заметная даже тогда, когда он не хмурился.
