А как Арест.
A как Агентура.
А как Акция устрашения.
A как Абсолютно всё, потому что всё исчезнет и постепенно забудется. Мысли и чувства. Предметы быта и недвижимое имущество. Всё, что составляло рамку чьей-то жизни. Стул, на котором человек сидел, и кровать, в которой он спал, унесут в новый дом. Другие руки расставят на столе тарелки, другой человек пригубит вино или воду из бокала, прежде чем обернуться к собеседнику в глубине комнаты и продолжить разговор. Вещи с историей утратят роль воплощённой памяти и станут формой без начинки, как концертный рояль в глазах жука или оленя.
Этот день придёт. Последний день каждого из нас придёт, но мы не знаем, когда и как закончится наша жизнь. Я не ведаю, предстоит ли мне превратиться в старика с бледной дряблой кожей, которая висит на костях, как хлебная опара на половнике, и провести свои последние часы в больнице, задыхаясь от кашля, или в одночасье погибнуть в сорок пять или сорок шесть лет от несчастного случая.
Возможно, меня убьёт упавшая с крыши глыба обледеневшего снега, которую сдвинет с места вибрация, когда на верхнем этаже кто-то вздумает посверлить в ванной пол, или снег подтает из-за слишком тёплого воздуха с моря, медленно поползёт вниз, перевалится через край и пролетит мимо окон на всех этажах дома. Мимо спален, мимо гостиных… и шарахнет меня по темечку, когда я, наклонив голову, буду листать новости в телефоне. От удара мобильник вылетит у меня из руки и будет мерцать на тротуаре рядом с моим телом в полукруге набежавших перепуганных людей. Случайных прохожих, коим внезапно напомнили и показали то, что редко увидишь столь явственно: смерть всегда рядом, она внезапно вырывает человека из жизни посреди его обычнейших дел.
Еврейская традиция говорит, что человек умирает дважды. Первый раз – когда сердце перестаёт биться и синапсы вырубаются, как если бы во всём городе отключили электричество и пропал свет. А второй и окончательный – когда имя умершего произносят, пишут или вспоминают в последний раз, спустя пятьдесят, сто или четыреста лет после смерти. Только тогда человек исчезает из земной жизни бесповоротно. Этой идеей вдохновился немецкий художник Гюнтер Демниг, ему пришло в голову мысль отливать латунные таблички, писать на них имена евреев, убитых нацистами в годы Второй мировой войны, и монтировать эти памятные знаки в тротуар у дома, где жила погибшая семья. Демниг назвал их камнями преткновения. Этот художественный объект предотвращает вторую смерть погибших – табличка в асфальте заставляет прохожих склонить голову и прочитать имя убитого, тем самым художник на десятилетия вперёд сохранил мёртвых в живых и одновременно, латунными шрамами на лице города, каждодневно напоминает нам о той чёрной странице в истории Европы. В разных европейских городах пока что установлено шестьдесят семь тысяч камней преткновения.
Один из них твой.
Один камень преткновения несёт на себе твоё имя, он вделан в тротуар у дома в норвежском городе Тронхейме, где ты жил.
Несколько лет назад мой сын, сидя на корточках перед табличкой в тротуаре, варежкой смёл с неё остатки латунной крошки и сора и прочитал: «Здесь жил Хирш Комиссар».
Моему сыну на тот момент было десять лет, он один из твоих праправнуков. А твоей праправнучке, моей дочери, той весной было шесть… Она обняла меня за шею. Рикка, моя жена, присела рядом с сыном. Ещё в полукруге людей возле камня преткновения стояли моя тёща Грета и её муж Стейнар.
– Он мой дедушка, – сказала Грета, – а жил он в этом доме, на третьем этаже.
Она повернулась и показала на окна. Ты любил смотреть оттуда на улицу в те, другие времена, когда другие люди, не мы, жили здесь с тобой. Дочка не расцепляла рук, обнимала меня за шею, а сын читал слова, высеченные на латуни:
здесь жил
ХИРШ КОМИССАР
родился в 1887 году
арестован 12.1.1942
Фалстад
убит 7.10.1942
Грета заговорила о внезапности вторжения, снова рассказала, как её отец утром 9 апреля 1940 года вдруг увидел в городе солдат в сапогах и серых шинелях; они маршировали по улицам, чеканя шаг. Рикка поднялась на ноги, чтобы включиться в разговор, и дочка встала с ней рядом. Только мы с сыном по-прежнему сидели около таблички. Он протёр варежкой нижнюю строчку и поднял на меня глаза.
– Пап, а почему его убили?
– Потому что он был еврей.
– Это да, но почему убили?
Я увидел, что Рикка бросила на него быстрый взгляд, она пыталась участвовать в двух разговорах сразу.
– Ну… Нацисты хотели убить любого, кто хоть чем-то отличался от них. А евреев они ненавидели.
