Маленький мальчик сидел за столом, подобрав под себя ноги, а его озорные темные глазки восхищенно ловили каждое действие отца. На маленьком стеклянном блюдечке рождались и расцветали новые миры, нет, даже вселенные. Мужчина уверенными и четкими движениями добавлял в густую жидкость чернила и краски, а его сынишка со свойственным детям любопытством хотел окунуть пальцы в удивительную смесь, но отец предостерег – нельзя, до тех пор, пока смола не застынет. Стоит отметить, что не они главные герои этой истории, нет. Но не переживайте, скоро мы с ним познакомимся.
А вот как раз и он, открывает дверь, дабы впустить на порог своего дома молодую семью. Когда как ни в День Благодарения можно собраться с родственниками, чтобы наполнить свои животы запеченной индейкой и тыквенным пирогом? Мужчина лет шестидесяти пяти был седовлас, но полон энергии как неутомимый Бильбо Бэггинс. Но он не стремился навстречу приключениям, а, наоборот, был человеком степенным, высоко ценившим стабильность в жизни. Он казался недовольным, и это чувство маскировал в наигранной деловитости, которая могла бы сойти за естественную в день праздника.
Немного кудрявый черноволосый мальчик подбежал к деду со спины, чем застал врасплох, и с гордостью подставил ему что-то под нос, ожидая, вероятно, одобрения, но никак не критики. Старик же, крепко ухватившись пальцами за седые волосы, возопил: «Святые угодники! Где ж это видано, чтоб так похабно варварски обращались с чашкой Петри?! Ведь теперь она безвозвратно испорчена!» Ребенок не знал, чем являлась «чашка Петри» и чем он осквернил эту святыню, и все же он решил, что впредь показывать дедуле свои творения не будет.
Дело было в Милуоки, штат Висконсин. Мистер Айзек Брендон здесь родился, учился, женился, в общем, прожил всю жизнь. Соседи видели в нем лишь профессора в области химии и микробиологии, на которого он, в общем-то, и был похож, что по внешности, что по разговору. Закрытый и нелюдимый на работе и в обществе, в семье он ощущал необходимый для каждого живого существа комфорт. Но одно событие все же ударило по нему словно обухом. Его единственная бесценная доченька решила выйти замуж. И все бы ничего, но за кого! Вы только подумайте, за художника, причем итальянского происхождения, коим он очень гордился. Он был молод, но работал в художественном музее и в творчестве своем имел неукротимые амбиции. Брендон не любил творчество, вернее сказать, не понимал его.
Когда его Шарлотта, будучи маленькой девочкой, взяла в руки гитару, он вздохнул, но вместе с тем решил, что женщине углубляться в науку нет уж такой острой надобности, главное – подыскать ей удачную партию. А, по мнению Брендона, ею мог оказаться разве что человек образованный и состоятельный, лучше всего, конечно, молодой профессор или преподаватель естественных наук. И, о Боже, какое разочарование, итальянец! Наглый такой проныра, как она может его тщедушную хитрость не брать во внимание?! Ну конечно, она влюблена, это затуманивает рассудок и парализует бдительность. Любовь – она как болезнь, вот и вывод.
Заботливый старик рвал на себе волосы, но поделать ничего не смог. Свадьба состоялась. Шарлотта была счастлива. «Пока. Это пока» – обреченно качал головой Брендон.
Он с трудом высиживал семейные обеды и праздники, когда рядом находился этот итальянишка. Он угрюмо хмурил брови и причмокивал, лишь бы избавить себя от удовольствия быть вовлеченным в разговор за столом. Спустя некоторое время … Нет, молодая пара не рассталась вопреки его ожиданиям, но вот его собственная жена на пятьдесят пятом году жизни отошла в мир иной по причине опухоли, которую к его великому гневу доктора не сумели распознать на более ранних стадиях. Так мистер Брендон, прошу прощения, профессор Брендон стал затворником и погрузился в собственный мир науки.
Да, он вышел на пенсию, но способно ли это помешать истинному профессору и его будущим разработкам? Конечно же, нет. Он оборудовал подвал дома как свою личную лабораторию. Он давно уже хранил там реактивы и проводил какие-то опыты, значение которых кроме него самого постичь не мог никто. Но теперь .. теперь уже вся его работа без остатка пережила переселение в подвал. Вся его жизнь, казалось, переехала одним уровнем вниз под землю. Наружу он выползал лишь по суровой необходимости.
Шарлотта и «Морелли как его там» переехали в Айову, где ему предложили весьма перспективное место. Айзек остался один. Один наедине с открытиями, которые собирался сделать. Никто его не отвлекал, не нарушал хода его мыслей, у него даже не было собаки, которую надо было бы кормить и выгуливать дважды в день. Полное спокойствие.
То ли ему в самом деле было так уж спокойно, то ли он просто не хотел признавать факта своего непомерного одиночества. Шарлотта из непродолжительных телефонных разговоров не могла понять этого, да и он сам, возможно, не мог. Он лишь привык жить так, как ему было удобно. Радости и разочарования сменяли друг друга: его лицо озаряла хитрая ухмылочка, когда он брался за новый эксперимент, и она сменялась кислой миной, такой, какую можно увидеть у ребенка, потерявшего свой песчаный замок на берегу моря, если эксперимент вдруг с треском проваливался.
