Конец сентября отметился легкими заморозками. Землянка моих родителей в низине мокрого зеленодольского оврага, в скупых лучах полуденного солнца, скукожилась, до предела сузив и без того по-азиатски раскосое единственное окно. Трава, деревья и череда телеграфных столбов покрылись инеем. Казалось, будто природа к какому-то тайному событию украсила багровеющую листву деревьев кружевным узорочьем. Таинство, оно и произошло. Таинство моего рождения. Первым, что представилось мне, младенцу, в убогом окне, была пара мужиков с бутылкой водки в руках. Тут уж, ори не ори, никого не удивишь. И мне стало интересно, что это они делают под самым окном моей мамы. Усталой, обессиленной родами, но довольной. Она бережно прикрывала меня, новорождённого, от холода. Но не мешала познавать новый для себя мир.
– Говорил же тебе, Иван Васильевич, фельдшер ты мой дорогой, если родится дочка, поставлю литр!
– Дак ведь сын у тебя родился, Пётр Иванович! Наследник.
– Ну, тогда упою тебя вусмерть!
Диалог двух мужиков временами прерывался бульканьем льющейся в стакан водки и кряканием. Слышался и хруст солёных огурцов. Трёхлитровая банка с закуской торчала из соломы конной брички. Рядом возвышался ящик белой водки. Повод для торжества удивлённо взирал на действо, мгновенно убеждённый в том, что так и должно быть в новом для него мире. Был бы, как говорится, повод!
Там, в материнской утробе, было комфортно, сытно, тепло и уютно. Здесь, за мутным оконцем, – сыро, промозгло и странно. Странно, что принявший роды акушер и мой отец тут же принялись отмечать рождение наследника… Прямо под окном, на улице. Словно забыв о маме, они набрались, что называется, «по полной». Благо увеселительная жидкость для населения забытого Богом края ссыльных поселенцев оказалась приобретена заблаговременно. Пили здесь все. Много и с удовольствием. Но это мне лишь потом стало известно. А пока младенческий рот уверенно впился в нежный сосок и, наполняя желудок материнским молоком, погружал сознание в сладкий сон. Судьбе же моей было не до безмятежного отдыха. Она бросилась торопливо отсчитывать секунды новой и, как с годами оказалось, удивительно увлекательной и непредсказуемой жизни.
Первые три года жизни пролетели в познании границ окружающего мира. Истёртый половик вечно скатывался под животом и заставлял визжать от соприкосновения голого пузика с ледяным полом землянки. Сухого или основательно обмоченного из-за отсутствия надлежащего гигиенического ухода. Мама, из-за всеобщей трудовой занятости, очень скоро стала оставлять меня дома на попечение пятилетней старшей сестры Галины. Тёмочки, как ласково называл её отец. Кошку, после случая с набиванием моего рта её дымчатыми волосами, быстро извели. Отправили на хозяйственный двор верховодить многочисленной живностью. Она увлечённо ловила мышей, что в изобилии роились в сарае, а по вечерам пила парное молоко, заботливо налитое мамой в алюминиевую миску. Особо в дом-то и не рвалась.
Меня хватало всего на пару спокойных часов. Затем начинались приключения. Бывало непонятно, почему никто не моет мою обкаканную попу. Как-то раз, оставленный всеми няньками в одиночестве, взобрался на подоконник выходящего на улицу окна. Возвращающаяся с улицы сестра увидела маленького «рисуника-рисователя», увлечённо размалёвывающего пахучей охрой утренней каши стекло в большой мир. Сестра, конечно же, меня не выдала родителям, но вездесущие соседи с большим удовольствием доложили строгому отцу про произведения «талантливого художника». Вскоре после этого меня перестали оставлять одного взаперти. Ну, почти перестали.
Долго ещё страх одиночества заставлял меня цепляться за мамину юбку. И орал «благим матом», если не удерживал её в своих руках. До тех пор орал, пока мама не брала меня с собой «на работу». На всю жизнь запомнился красивый и очень родной мамин профиль в узкой щели приоткрытой мною двери сельского клуба. Из тесного коридора, где меня оставили, пытался сохранить связь с самым родным мне человеком. Десятка три работников советской торговли проводили заседание правления какого-то, видимо, очень секретного «Потребсоюза». Ведь детям там находиться было категорически запрещено…
