– Ну просто какая-то казнь египетская, прости Господи! Ну руки же опускаются! Я её и так и эдак! Ничего заразу не берёт!
– Ох, и не говорите, Маруся… Столько бед!
– Да Фёдор Михалыч, это же катастрофа, она же мне розу сожрала уже! Куст!
– Да что вы! Боже упаси, Маруся! У меня душа порхает, глядя на ваш розарий! А тут такое!..
– Да-да! Двадцать пять сортов! Мне Егорыч новую отраву дал, очень хвалил! Посмотрим… Вы к нему зайдите, может у него осталось чего.
– Благодарю, Марусенька, непременно зайду.
– Ах, что вы Фёдор Михалыч! Не чужие ведь… Ой, кажется зовут вас!
– М-м? Да, супруга.
– Фё-ё-ё-д-о-о-р!
Фёдор Михалыч краем глаза наблюдал надвигающийся на него грозный цветастый халат.
– Фёдор! Я вчера просила тебя воды в бак набрать!
– Ай, Лёлечка, я забыл! – Фёдор Михалыч изобразил на лице страдания. – У меня же научная работа, Лёлечка! Ну голова совершенно другим забита…
– Что-то ты не забываешь зимой огурчики лопать! Не? В эту свою голову!
– Лёля…
– Вместе со всем деканатом. Да под водочку…
– Лёля, ну перестань, право же… Ты же знаешь, что я не пью. Что ты, ей-богу, перед Марусей меня… Иду я уже.
Лёля, она же Ольга Петровна, шлёпнула полотенцем своего благоверного и принялась обсуждать с соседкой Марусей свои бабские дела.
Фёдор Михалыч, преподаватель астрофизики, чесал свою седую профессорскую бородку и думал пойти ли ему набирать бак или сейчас зайти к Егорычу за отравой от проклятущей тли, которая портила весь дачный антураж, коим он решил добровольно насладиться в ближайшие два месяца. Выбор пал на Егорыча.
– Степан Егорыч, ты дома? – он крикнул, перегнувшись через невысокий заборчик. Ему показалось, что качнулась занавеска на окне, но никто не вышел. – Хм, дома вроде… зайду.
Калитка оказалась не заперта и Фёдор Михалыч зашагал к домику по дорожке в тени виноградных лоз, по пути сорвав соседской черешни. Он поднялся на ступеньки крыльца, нагретые жарким солнцем и от этого приятно пахнущие свежей краской, и крикнул ещё раз:
– Степан Егорыч!
Дверь тоже была не заперта и он, смело её толкнув, открыл и уже собравшись было войти, замер. У порога стояли женские туфли – красные, блестящие лаком и пугающие высотой каблука.
Фёдор Михалыч смущённо ойкнул и тихонько закрыл дверь, после чего помчался рысцой к себе домой.
Дома, набирая бак водой, он обдумывал своё приключение, о котором почему-то решил жене своей не рассказывать. После чего он прошмыгнул в свой кабинет и погрузился в работу.
Дачный вечер трещал цикадами и пах олудушками. Лёля была подозрительно неразговорчива.
– Оладушки чудесные! Ты просто волшебница! – Фёдор Михалыч льстиво завернул комплимент, прощупывая почву и гадая, что он опять такого натворил. – Лёлечка добавь мне сметанки, пожалуйста!
По той траектории, которой сметанка прилетела в тарелку Фёдору Михалычу было ясно, что Лёлечка явно не в духе.
– Ты к Егорычу ходил?
– К Егорычу? Ну, да… Ходил, – Фёдор Михалыч отвечал с паузами, соображая, причём тут Егорыч. – Маруся сказала у него есть отрава ядрёная. Да его дома не было.
– Был он дома… Я к нему сама ходила взяла… отравы, – Лёля сделала странное ударение на слове «отрава» и сердито откусила бок оладушку. – Бабу его видела. Новую… Чем только их кормят… Худая… Как черенок от лопаты. Одни глазищи видно. Бесстыжие.
– Так уж и бесстыжие! Лёлечка, Степан Егорыч – мужчина свободный. Может там всё серьёзно, а ты такие выводы делаешь. Может это любовь, Лёлечка! Остепенится, женится, – Фёдор Михалыч почти успокоившись и осмелев, защищал своего дружка-соседа.
