Всякий раз, видя в магазине батончики «Милки Вей», вспоминаю с грустной усмешкой памятную не только для меня историю.
В 2008 году местная газета, с которой я сотрудничаю уже много лет, предложила журналистский проект – «Есть в России деревеньки» – для привлечения внимания к фермерским хозяйствам нашего чернозёмного региона тех, кто заинтересован вернуться к земле. Сначала я решил написать очерк, но чем дальше шла работа, тем заманчивей становилась идея серьёзного журналистского расследования.
Мой армейский приятель, сотрудник тогда ещё милиции, поведал мне несколько историй из своей деревенской жизни в Тульской области. На первый взгляд, дела обычные, житейские, но оказалось, что за ними стояли совсем не простые общественно-экономические отношения. Я, конечно же, изменил имена героев, чтобы не раскрывать тайну следствия. К моему удивлению, окончание тех драматических событий, получило громкую общественную огласку, а вот начало цепочки происшествий того жаркого лета, раскрытых моим армейским сослуживцем, вполне заслуживает отдельного рассказа.
Есть в России деревеньки,
Что от мира далеки.
Потихоньку помаленьку
В них стареют старики.
Эрнст Усманов
Спастись от июльского пекла было негде. Вытирая пот со лба и бурча себе под нос, участковый Черёмушкин зашёл в дом бывшего сельсовета:
– Вот чёрт, печёт, как на сковородке. Чёртова жара.
После окончания одной из тринадцати российских школ милиции он попал «под раздачу». Командир взвода пообещал, что «приложит руку, а если надо, и ногу, чтобы пнуть, то есть, распределить» молодого выпускника «на край географии», одним словом, в самое что ни на есть захолустье. Вот так и оказался лейтенант Сергей Черёмушкин в этом богом забытом месте.
Три деревни, Ухабино, Дуплище и Кусты, были расположены километрах в семи – восьми друг от друга и от Богородицкого райцентра на приличном расстоянии. Другие две, Чудинка и Лохино, были ещё дальше. Осложняло дело бездорожье. Деревенские пользовались телегами, а в летнее время более мобильным транспортом – мопедами. От деревни Ухабино до районного центра была мало-мальски проезжая дорога. Там и располагался милицейский опорный пункт.
* * *
– У нас тут тихо, зимой подъезда нет, так что в магазин – на лыжах, кто ещё не совсем старый. А летом проехать можно, ухабы, правда, но можно. – Местный словоохотливый мужик Трофимыч обрисовывал обстановку. – Летом сезонники приезжают заработать копейку, но бывает и схулиганят, и напиться могут. Тут почти все поля принадлежат кооперативу. Вот там и нанимают дополнительную рабсилу. А мы так – огороды, да кто скотину держит ещё. Старики почти все.
Сам Трофимыч был приземистый, как вросший в землю пень, с огромными, лопатой, ладонями. Добрые глаза его щурились от широкой улыбки на лице с глубокими, траншеями-морщинами.
– Молодых совсем мало. Да и чего им тут делать? Понятное дело, нечего. В основном молодёжь летом на каникулы привозят, чтоб свободы глотнули.
Родство среди деревенских, можно сказать, было на лицо. Это подтверждал и тот факт, что большого разнообразия в фамилиях не было, а также физиологический фактор – солнечный натуральный загар не то, что не скрывал, а ещё и больше выделял аляповатые веснушки на их круглых, по-детски удивлённых лицах. Распознать, о ком речь велась в разговоре, можно было по родственной принадлежности и по особым описательным характеристикам. Трофимыч сразу же внёс ясность про молодую деваху с рыжей косой, которая в коридоре бывшего сельсовета налетела с ведром и тряпкой на участкового Черёмушкина в день его приезда:
– Это Олька, крестница Алевтины Милёхиной, у которой рот не закрывается.
– А чего не закрывается-то? Флюс? Зубы болят? – с опаской спросил Черёмушкин. Единственным транспортным средством на ходу, кроме дореволюционного трактора, был старый милицейский уазик и очень бы не хотелось гонять его в райцентр по такому пеклу.
– Да причём тут зубы, – посетовал Трофимыч, небрежно махнув рукой. – Я говорю про язык. Язык у ней без костей. Был, правда, случай, когда ей челюсть свернуло нервозом. То она всю дорогу до райцентра, до больнички, молчала. Ну и намучился с ней тогда Петрович. Вёз её на телеге.
– А он-то чего мучился, не у него ж челюсть свернуло? Да и молчала она, сам же сказал.
– Дык она всю дорогу мычала. А Петрович – это тот, что одноглазый и хромой, – продолжал знакомить участкового с местным населением Трофимыч. – А тот, что на грабли надысь наступил, это шурин мой.
– А причём тут Петрович?
– Да это я не о Петровиче, а про шурина, – с расстановкой пояснял сельчанин: – Он ведь тоже Петрович.
«Повезло тебе с родственничками», – хотел было вставить, но тактично промолчал Черёмушкин и как можно строже сказал:
– Всё, на сегодня хватит. Все свободны. – Это прозвучало так, будто за Трофимычем «незримо стояли» его родственники и остальные сельчане.
От натуги вникнуть во все эти родственные отношения участковый аж вспотел.
«Сейчас бы в речку и охладиться в проточной воде, поплавать, понырять», – мечтательно вздохнул молодой участковый.
До ближайшей речки Прятки на уазике минут пятнадцать по ухабам, так что как вариант только вырытые колодца, но в них нырять не хотелось или всё-таки по ухабам, но ждать до вечера. Вот и сидел Черёмушкин в помещении бывшего сельсовета, в покосившейся старой хибаре, и парился в новой лейтенантской форме, разбирая бумаги.
