– Да! – я уже психовал, хотелось выкинуть телефон. Нет, Витька, вернее Виктор Михайлович – главный редактор в нашем уездном издательстве, отнюдь не плохой человек, вернее даже очень хороший – терпеливый. До сих пор не скинул меня со счетов, до сих пор пытается что-то мне подкинуть – вытянуть меня пытается. Но тема… Тема меня бесила до полного беспредела. История о малыше беспризорнике. Девочка со спичками – что тут можно добавить? Да, если честно – не читал я ее, не смотрел, но что с того – тема пережеванная, перемытая до последней косточки – все на полочках, да по стеллажикам разложенная задолго до меня, – Все понял. Хорошо. Постараюсь.
– Сроки, Женя, сроки не забывай! – сиплый, прокуренный голос Вити в трубке просто давил своей требовательностью, – Хоть замануху ты должен им для аванса кинуть. Обязан. Понял?
– Да понял я. Ну все, давай.
– Давай, – и он сбросил вызов.
Сунул телефон в карман, тут же хлопнул по нему, по карману, потом по другому, потом в карманы куртки полез – только зажигалка, а вот сигарет – нет. Глянул по сторонам – площадь, толпа народа, но ни одного ларька в округе, хотя есть магазины, но до них аж через подземный переход, на ту сторону шестиполосной дороги идти.
Только шаг сделал, как…
– Дяденька, купите папиросы.
Опустил взгляд и обмер. Форменный Гаврош. Я думал таких уже века два как не выпускают: пальтишко обтрепанное, грязное, штаны широкие, мешковатые, над грязной мордашкой худой козырек то ли кепки здоровенной, то ли картуза – даже не знаю, как назвать такой. Если его, мальчишку этого на полотно о французской революции запихнуть, то даже и незаметно было бы, что он совсем не здешний, и вообще – не из этой эпохи.
– Что? – спросил я.
– Купите папиросы, – отер нос широким рукавом пальто, – дяденька.
– Сигареты?
– Нет, у меня только папиросы, – он даже как то потускнел сразу, наверное решил, что брать не буду.
– Какие?
– Беломорканал.
– Советские что ли?
– Да.
– Возьму конечно. Почем?
– Полтора рубля за штуку.
– А пачка?
Он прямо расцвел, улыбнулся широко и искренне, и сразу стал похож на обычного, хоть и чуть перепачканного мальчугана, а не на нахохлившегося воробья.
– За двадцать пять.
– А почему не тридцать?
– Потому что опт.
– Дешево отдаешь, – полез в карман за деньгами, достал пятидесяти рублевую купюру, – давай две пачки.
Он занырнул чуть не по локоть в карман своего необъятного пальто, лицо его было серьезным, выудил оттуда две пачки папирос – тех самых, старых, добрых, без целлофановой обертки, сине белых, с картой.
– Спасибо, – открыл картонную пачку, – сам то куришь?
– Мне нельзя, я маленький.
– Мамка запрещает, – вырвалось у меня на автомате и тут же я пожалел о своих словах. Кто знает, почему он здесь, почему не в школе за партой в чистой отутюженной форме, почему торгует тут, на улице в такой одежонке затрапезной, почему на хлеб себе сигаретами… тьфу ты – папиросами зарабатывает?
– Нет, она мне ничего не запрещала, – сказал он грустно, спрятал купюру в глубокие недра своего кармана и пошел прочь.
– Эй! Да подожди ты! – догнал, хотел за рукав ухватить, но увидел с какой готовностью во взгляде уставилась на нас здоровая тетка из толпы – только дай повод, разорется о карманниках, о шпане. Обогнал мальчишку, – Стой!
– Да.
– Слушай, – не знал, что сказать, – ты есть хочешь?
– Немного, – ответил спокойным голосом, вроде даже как-то скучно что ли, вот только глазенки его загорелись очень уж ярко, жадно.
– Пойдем, я тебя хоть накормлю. Недалеко тут живу…
– Нет, Я к вам не пойду.
– Почему?
– Люди всякие бывают, – он отвернулся, будто боялся меня обидеть.
– Это да, правильно говоришь. Люди бывают всякие. Давай хоть булочку тебе куплю, – оглянулся на магазин через дорогу.
– А можно пирожок? – спросил он как самый настоящий ребенок без налета своей уличной мудрости.
– Где?
– Тут недалеко, – с готовностью ответил он, – тетя Ира продает, – и спешно добавил, – они недорогие, с ливером.
– Веди.
– Сейчас, только Бимку заберу.
– Кого?
Он уже мчался к краю площади, где на газоне сидел и терпеливо ждал хозяина, надо полагать, тот самый Бимка.
– Бим, Бимка, – закричал мальчуган и собаченок соскочил, завилял куцым хвостиком, припустился с газона к нему навстречу.
И вот он уже обратно бежит и черный лопоухий щенок, помесь спаниэля с кем-то лохматым и крупным, несятся рядом с ним вприпрыжку.
– Твой? – присел, погладил щенка по лобастой голове.
– Прибился, – по-взрослому ответил малыш.
– Где эти твои пирожки?
– А тут, в парке. У тети Иры самые вкусные, – не удержался, сглотнул.
– А ты давно беспризорничаешь?
– Да есть немного, – мы неторопливо шли сквозь пестрый людской поток, и щенок рядом с нами вышагивал смирно, будто выдрессированный. Интересно мы, наверное, со стороны смотримся.
– А с полицией у тебя проблемы часто бывают?
– Не, они меня знают. Детям я папиросы не продаю, не побираюсь. Взять с меня нечего. Участковый, дядя Коля, конфетами угощает.
– Хорошо устроился.
– Не жалуюсь.
– Удивительно.
– Почему?
– А тебе не говорили, что ты вообще удивительный ребенок?
Он не ответил, глянул на меня, улыбнулся и дальше зашагал по присыпанной жухлой, сырой листвой аллее парка.
