Рождение открывает человеку мир во всех его красках, запахах и звуках, погружая в Океан чувств и переживаний, которыми наполнена его короткая и в тоже время длинная жизнь. Белые полосы сменяются черными – и от этой данности никуда не уйти… Жизнь человека как чаша весов на время находит зыбкое равновесие, давая короткую передышку на восстановление жизненных сил и опять круговерть событий. В их водовороте, пожалуй, больше светлых, вызывающих теплые чувства и оставляющих шлейф волнующих воспоминаний.
В книге, написанной под впечатлением событий минувших лет, следует череда непридуманных историй из жизни неуёмной и непредсказуемой женщины уже преклонных лет. В ее школьной характеристике среди прочих особенностей употреблялся эпитет «обидчивая». Это не вписывалось в формат стандартных характеристик выпускников школы 70-х, что вызвало неподдельное удивление декана географического факультета на заседании приемной комиссии пединститута. Сделав короткую паузу, он важно произнес – «…это вредное качество, надо работать над собой». Я сидела напротив декана и не знала, что сказать в ответ. В жизни бывают такие ситуации, когда сиюминутно не находятся нужные слова. Невольно воспоминания о них, наводят на размышления о том, какие мы на самом деле и какими нас воспринимают люди…
На втором курсе пединститута подружка стиляги-студента, о нем, придет время, я буду писать, обронила «Жизнь прожить, не поле перейти!». Эта знакомая фраза прозвучала будто бы заново, врезавшись в память выразительностью сказанного. Она, подружка того студента, игриво называла себя ночной бабочкой. Как сложилась ее жизнь и как пройдено ею то самое ее поле?
Истории и события, о которых пойдет повествование в этой книге, передают остроту воспоминаний автора и начинаются рассказами о детстве из далеких 60-х годов.
– Таня, ты родилась в свинарнике! – так говорила мама, ну как не запомнить такое?! Это был приспособленный под барак свинарник. В комнатушке умещались кровать, стол и печь. Было сыро и холодно. Отец, отслуживший в морфлоте, работал слесарем на автобазе, а мама технологом хлебопечения. Жили бедно, работали много. И все же не унывали, рядом за стенкой соседствовали такие же семейные пары. Первой покупкой молодоженов была швейная машинка. Мама – мастерица на все руки, шила, вязала и вышивала одежду, скатерти, полотенца, тем самым преображая незамысловатый быт. Газетница с ветками сирени, вышитыми ею, висит на стене гостиной, храня тепло маминых рук. А еще сохранились фотографии – на одной из них мама держит меня на руках, такая стройная и молодая. Я в пальто, отделанном овечьим мехом и вязаной ею высокой пупырчатой шапочке вишневого цвета. Мама хранила её в шкафу вместе с распашонками, фланелевыми чепчиками, алюминиевыми крестиками на шелковых ленточках, осколками фарфоровых чашек, подобранных на пепелище дома, сожженного немцами на оккупированной территории. Семейные истории, передаваемые от прабабушек и бабушек нашим мамам, наполняют кладезь добра широкой русской души и, переполнив его, растекаются ручьями и ревами, питая силой чистой воды детей и внуков.
Через какое-то время из барака родители переехали в построенный поблизости деревянный дом для молодых семей. После барака крохотная квартирка на втором этаже казалась необыкновенно просторной. Через фанерные стены было слышно все, что происходило у соседей. Запахи с кухонь разлетались по всему дому, распространяя дух жареной на сале картошки с луком, гречневой каши на молоке, кислых щей возбуждая аппетит.
– Шура, твоими щами только косоглазие исправлять! – нарочито громко выговаривает сосед Лёха в «ежовых рукавицах» держащий свою дородную жену.
– Люба, Иван Алексеич опять под мухой? И когда он уже накурится своей поганой махоркой? Глаза выедают его самокрутки! – проходя по коридору, возмущается соседка снизу. В те времена наши отцы по выходным напивались изрядно, гоняли жен, сквернословили и, – это было скорее правилом, пили и били. «Бьет – значит, любит» – говорили женщины, успокаивая ущемленное самолюбие.
Дом на Вокзальной улице бережно оберегал жизненный уклад его обитателей. Милый дом с открытыми настежь окнами, не запираемыми дверьми, керосинками и рукомойниками в коридорах, деревянной лестницей и скрипящими полами будто стоит перед глазами, приглашая войти. Дом, погруженный в размеренность будней, словно выходил из спячки в субботние банные дни. С утра благоверным жены собирали чемоданчики, укладывая в них мыло, липовую мочалку, полотенца – махровое и вафельное, сменное белье и, обязательно, «маленькую». Так называли бутылку водки в один граненый стакан. После «маленькой» и одной-двух кружек разливного пива, выпиваемых под вяленую корюшку в ларьке при бане, порядком набравшиеся муженьки с шумом заваливались в дом. А там кому и как повезет. Одни, командным голосом грозно взывали с порога.
– Сымай сапоги! – и, развалившись у входа, притворно выставляли ноги. Случалось, что засыпали под дверью, не в силах добраться до кровати. Другие отправляли жён за бутылкой и пьяное веселье продолжалось. Подпивший изрядно отец буянил и упирался изо всех сил, не давая связывать себя веревкой дюжим мужикам. Иногда нам с мамой и маленькой сестренкой приходилось ночевать в коридоре под лестницей. Мама в ожидании отца заранее у входа выставляла валенки, вешала детские пальто. Как по команде, мы среди ночи накидывали одежду, влезали в валенки и бежали прятаться от буйного отца. Наутро, чтобы вернуть мамино расположение, отец мыл полы, стирал бельё, стоял у плиты, а готовил отменно, пройдя школу судового кока. Но, приходила банная суббота, и все повторялось вновь.
