Гришка с посвистом спускался по ухабистому логу, осторожно петлял меж головок брусники, боясь примять хоть одну былинку.
Алексей, друг его, говорил, что это «абнормально» – заботиться так о траве и букашках и бояться их задеть. «АБнормально – потому, что ты оболтус», – пояснял при этом Алексей. Гришка не видел в этом логики и повода для возмущения, но в ответ молчал. Доля правды была в увещеваниях друга. Иногда, слыша, как под ногой стонет смятая травинка или пищит раздавленный жучок, Гришка чувствовал, как по позвоночнику проходит дрожь, морозящая суставы. Хруст сломанной ветки порой мог вызвать у него нервный тик. Неприятное дело.
Об этих «абнормальных» ощущениях Гришка помалкивал, чтобы совсем уж за идиота не держали. Но Алексей всё равно пошарил в интернете и выяснил, что Гришкина особенность называлась «биофилией». Этот факт он на днях преподнес с таким самодовольством, как будто спас Гришку из пожара.
От осознания этой филии Гришке легче не стало, совсем наоборот. Лес он любил, но теперь всё чаще ходил туда, чувствуя себя душегубцем, пришедшим в храм, чтобы свернуть шею всем его клирикам.
Черно-пятнистые вислые уши Гвидона подрагивали от высоких козьих прыжков. Пес залихватски сиганул с низкого оврага прямо в речку. Гришка приземлился на траве, с содроганием подмял туеском листики заячьей капусты, огляделся, испугавшись, что кто-то мог видеть, как он губит муравушку.
В зените созревало солнце. Воздух был приятно-чистый, от воды несло свежестью. Облюбованное местечко на заросшем берегу пахло старым кедром и еловым можжевельником. В глуби леса неуемно стучала желна.
Гришка втянул носом как можно больше воздуха, словно выпивая лечебное снадобье от всех бытовых сует. Только разрисованный туесок связывал с повседневным житьем. Остальное – резво гоняющий мошкару Гвидон, робкие крохали, венчающие водяную гладь – все это уносило дальше и дальше от реальности, в царство единоличных раздумий.
Гришка благодушно отогнал навязчивых слепней (хорошо ещё заранее намазался репудином), раскрыл туесок и с переполненным удовольствием откусил бабушкину кулебяку.
Гвидон уставился на него с заостренной просьбой и заискивающе заскулил. Гришка притворно цокнул, но потом как бы невзначай отломил кусок и подбросил. Гвидон визгливо тявкнул, поднялся на задние лапы и словил гостинец. В приступе счастливой радости Гришка тягуче гикал, роняя крошки пирога на домотканые штанцы.
Боголепное мгновение: солнце протягивало теплые лучистые объятья, румянило очерствевшую от труда душу. После работы на пожне Гришке лучше всего отдыхалось именно здесь, в затаенном уголке лесного царства.
Он заложил руки за голову и улегся поудобнее, уж больно разморило на сон. Только какой-то неусыпной, чуткой частью ещё слышал тявканье Гвидона, пока засыпал. Темнота притупила обиды на взвинченную бабушку и доставучего Алексея.
Где-то на границе растолченного дремотой сознания забился звон колокольчиков.
Динь-дон. Динь-дон.
Показалось, будто только миг прошел, потому что проснулся Гришка быстро и внезапно – от вдарившей в нос гари и требовательного псиного гавканья.
Встрепенулся, стряхнул сонность с вялых плеч, уловил легкий треск веток. Не успел сообразить, что к чему, как дымная гарь раздражила гортань и понесла к горлу кашель.
Воздух переменился, стал едкий и противный; вокруг повис туман. Лес горел, укутанный тяжелым пожаром, но Гришка не видел огня.
Динь-дон. Динь-дон.
Слабое гавканье Гвидона зазывно раздалось из чащи. Гришка, как был, забыв о вещах, кинулся в кедровые дебри. Не бросать же псину, погорит дурной…
Или самому спасаться? Бабушка не выдержит, если он умрет…
Мысли осиным роем гудели в голове, мешали сосредоточиться. Гришка испугался, что вот-вот свалится без чувств, силы начали покидать его, но что-то внутри продолжало гнать вперед против драконьего жара, по следу собачьего лая.
Дым жрал воздух, колол глаза маленькими иглами. Гришка решил, что это сон, навеянный тяжелым днем, только никак не мог ущипнуть себя, чтобы проверить это. Сомкнул веки, уперто пошел на ощупь, совсем ничего не видя, задыхаясь от ужаса. Вдруг проснется…
Звон неугомонно нарастал, – динь-дон, динь-дон – он уже заглушил треск огня, тявканье и взволнованный переклет диких птиц.
А затем всё как-то неестественно стихло. Гришка даже остановился от внезапности, только тут же ощутил, как нога провалилась вниз, и он покатился по ухабистому бугру. Боль от удара была такая яркая, какую во сне точно не испытаешь.
