Девочка по имени Энни сидела на полу у самой стены. Она играла с куклой, разговаривала с ней, одновременно прислушиваясь к звукам, доносившимся из-за тонкой стены. Там находилась мамина спальня. И там ругались – громко, остервенело. Энни пыталась отвлечься от этих голосов, отогнать сжимающий сердечко страх, и потому девочка сосредоточила все свое внимание на кукле. Мужчина в маминой спальне сорвался на крик. Энни старалась не вслушиваться в то, что он орал. Девочка поднесла куклу к своему личику, поцеловала в пластмассовую щеку и продолжила с ней разговор, невольно прислушиваясь к голосам из соседней комнаты.
Там, за стенкой, в этот самый момент убивали ее мать.
Ее мать называли Тинкой – от этого прозвища веяло лоском роскошной жизни. Оно получилось в результате слияния двух имен, данных ей при рождении, – Тины и Карин. Вообще-то Тинка, по всеобщему признанию, считалась красивой женщиной. Ее красоту не испортило бы даже ужасное имя вроде Берты или Брунгильды. Ну а прозвище Тинка лишь усиливало ее привлекательность, будто бы прибавляя ей шарма, создавая флер загадочности и некий авантюрный налет.
Тинка Сакс работала манекенщицей на показах мод.
Да, вне всякого сомнения, она была очень красивой женщиной. Точеное, словно высеченное из мрамора лицо идеально подходило для женщины ее профессии: широкий лоб, выступающие скулы, чувственный рот, благородный нос, чуть раскосые зеленые глаза с искорками янтаря – да, Тинка воистину являлась обладательницей лица древнегреческой богини. Фигура у нее тоже была модельной: гибкое стройное тело, изящные формы, длинные ноги, узкие бедра и аккуратненькая маленькая грудь. Ходила она как на подиуме – корпус идеально прямой, походка от бедра, взгляд устремлен вперед. Даже в маленькой гостиной у себя дома она присаживалась с профессиональной небрежностью модели, в любой момент готовой к фотосессии. Тинка располагалась так, чтобы стена за ее спиной или диван, на который она садилась, наилучшим образом могли подчеркнуть красоту ее наряда, или золотой отлив ее волос, или же очарование зеленых глаз с янтарными искорками. Да, обычно от ее красоты было глаз не оторвать.
Однако сейчас ее вряд ли можно было назвать красавицей.
В ней было трудно разглядеть красавицу, по-скольку мужчина, осыпая ее ругательствами, метался за ней по комнате, гоняя от стены к стене. Наконец он оттеснил ее в узкий проход, зажав между роскошной двуспальной кроватью и туалетным столиком с мраморной столешницей. Мужчина не обращал внимания на рыдания и мольбы Тинки. В руках он сжимал кухонный нож, которым последние три минуты полосовал красавицу.
Поток ругательств, лившийся из уст мужчины, не ослабевал ни на секунду, как и гнев, что овладел им. И то и другое оставались неизменными. Нож раз за разом описывал сверкающую дугу. Казалось, он жил своей жизнью и совершенно не зависел от обилия сквернословий, произносимых мужчиной. Ругательства и нож, словно сообщники, вершащие одно и то же злодеяние, идеальным образом дополняли друг друга. Брызги слюны, срывавшиеся с губ, мешались со струйками крови. Тинка, чувствуя, как лезвие снова и снова вспарывает ее плоть, умоляла своего мучителя остановиться. Она повторяла и повторяла его имя, пытаясь прекратить этот кошмар. Но мужчина не знал пощады. Бесконечно сыплющиеся ругательства, безустанно сверкающий блеск острого как бритва лезвия – все это загнало истекающую кровью Тинку в дальний угол спальни, где красавица задела головой висевший на стене подлинник Шагала. Еще один жуткий взмах ножом, еще одна резаная рана на миниатюрных грудках, идущая параллельно тем, что уже имеются. Лезвие скользит вниз, оставляя кровавый росчерк на плоском животе, с треском распарывает шелковый пеньюар. Чем ближе мучитель, тем глубже становятся новые раны. Тинка вновь произнесла имя мужчины, она прокричала его. Потом красавица тихо прошептала: «Умоляю» и прислонилась к стене, сбив картину Шагала. Заключенное в раму полотно сорвалось с крючка и, пролетев мимо золотистых волос, жутких ран на горле и груди, изрезанного, пропитанного кровью синего пеньюара, каштановых лобковых волос, грохнулось на пол у ног Тинки, на которых синели атласные тапочки. Задыхаясь, кашляя кровью, красавица упала ничком, налетев лбом на широкую дубовую раму картины. Ее русые локоны окутали буйство красок Шагала будто бы золотистой дымкой. Еще один удар ножом в горло – и картину залил поток крови. Теперь золотистые волосы плавали в ней словно в луже. Через некоторое время кровь перелилась через край рамы и хлынула на ковер.
Энни тихо сидела за стенкой, судорожно вцепившись в куклу.
Девочка прошептала на ухо своей игрушке что-то ободряющее и тут же с ужасом застыла, услышав, как дверь спальни отворилась, а из коридора донеслись шаги. Она сидела, затаив дыхание, пока не хлопнула входная дверь в квартиру.
Энни так и сидела в спальне, вцепившись в куклу, до самого утра. Именно в такой позе ее обнаружил управдом, явившийся поменять прокладку в кране, на который накануне жаловалась миссис Сакс.
