Тяжело. Словно камнем стянута грудь, словно гранитным одеялом укрыты ноги. Не вздохнуть. Наверное, я все еще пьян. Но кто разбудил меня, кто осмелился? Темнота, и ничего кроме. Ночь? Встану – раздавлю контру. Кто дышал мне в лицо, кто кричал мне в ухо? В рудниках сгною. Камень проклятый – не дает шевельнуться! Я пьян, конечно. Эй, холуи, вы где, забыли про хозяина? Сюда. Освободите грудь. Надо встать. Все, не могу больше, сейчас я вас, сейчас…
Встаю.
Тяжело, тяжело, тяжело – грудь содрогается от нечеловеческой муки.
Встаю.
Будто взрыв, и душный мрак раздвигается. Нет, это не камень, не гранит, это – земля, глина, песок. Грязь. Луна и ветер, болтающиеся фонари и ночная прохлада. Хорошо… Где я? Красная кирпичная стена – громоздится рядом, бесконечной полосой уходит вперед и назад, упирается в небо гигантскими зубцами. Башни, пылающие в свете прожекторов, одна впереди, другая сзади – Боровицкая и Водовзводная. Пятилучевые свастики цвета артериальной крови – на шпилях.
Все ясно, местность опознана. Вокруг деревья, газоны, ухоженные дорожки, ровные ряды мемориальных плит на могилах народных героев среднего звена. Аллея Славы. Аршинах в шестидесяти должен быть мостик через ров и Боровицкие ворота – вовнутрь. Мир поделен красным кирпичом надвое: здесь, снаружи, просто город. По ту сторону кремлевской стены – Матерь Земель Русских, надежно укрывшаяся на 25 десятинах древнерусской крепости. Здесь рабы, там хозяева. Ближайших холуев вождя закапывают также возле этой стены, но в другом месте, чтобы долетали плевки с Мавзолея…
По набережной шуршит шинами одинокий автомобиль – далеко, за деревьями его не видно. Приближается. Надеюсь, не мясовоз. А то притормозит, и доказывай потом вежливому офицеру, что ты давно не раб, что ты как раз и есть хозяин…
Разворачиваюсь.
Под ногами обнаруживается яма – нелепая, бесформенная, страшная. Газон будто наизнанку вывернут. На дне смутно темнеют останки длинного ящика, в отвалах мокрой почвы валяются ошметки гнилых досок, мемориальная плита отброшена на пару саженей вбок. Вот это да! Что за мерзавцы осквернили могилу? Где патруль? Расстрелять… Мрамор расколот, на одной из частей призрачно блестит золотой профиль – мой. Знакомая картинка. Работы самого Хорька, главного художника державы. Сляпал за три минуты, забредя однажды ко мне в кабинет. А рядом… Моя же собственная книга! Испачканная, потрепанная, жалкая – последнее переиздание…
Я пьян, да? Белая горячка?
Кошмар стремительно разрастается. Наконец-то догадываюсь осмотреть себя, ощупать себя, прислушаться к себе, и вдруг вижу, вдруг чувствую…
Шок, провал в памяти.
Оказывается, я уже стою перед дверью своей квартиры, причем совершенно не помню, как добрался. Хорошо иметь в ногах специальное устройство, назубок знающее дорогу домой. Тебе плохо, ты пьян, старого шофера забрали, нового еще не дали, голова полностью выключена, холуй-очкарик, с которым ты еще в школе учился, добросовестно пишет за тебя передовицу в одну из центральных газет и помочь ничем не может, но ты как настоящий мужчина возвращаешься сам, либо пешком, либо при помощи патруля, колотишь в дверь ногой, и тебя подхватывает верная, ко всему привыкшая жена. Хорошо быть настоящим мужчиной. Впрочем, дом практически рядом с аллеей Славы – до Боровицкой башни дойти, сразу на Манежную и до перекрестка. Номер три. Престижный дом, правительственный, даже название в народе имеет – «Угловой». Здесь все свои проживают, никаких вам рабов. Через ночь мясовоз к парадному входу подъезжает, чистит квартиры от замаскировавшихся и примкнувших, чтобы оставшимся спокойнее дышалось… Нет, все равно не помню, как дошел. Крутится в памяти лишь забавное кино, будто бы я плечом проламываю запертые двери подъезда – легко, играючи, оба ряда, – будто бы нокаутирую вскочившего с топчана швейцара, вызываю лифт…
Стучу ногой. Жена, принимай хозяина! Бегом!
Ногой? Кость, одетая в гнилой ботинок. Вместо брюк – дырявая полуистлевшая тряпка, сквозь которую также видны кости, бедренные, надколенники, берцовые, какие там еще… Что со мной?
Неожиданно в голове восстанавливается нелепая картинка, та самая, явившаяся причиной шока. Подношу к лицу руки и снова вижу – как и там, на набережной, – заплесневевшие фаланги пальцев, без кожи, без мяса, голые, тонкие, отвратительные.
Кто я?
На стук не отвечают. Исступленно колочу, ногой и рукой одновременно. Дерево тяжко стонет, готовясь покорно разлететься на куски. Нет, крушить не стоит – свое ведь, не чужое. Дергаю за ручку – обламывается. Ага, услышала, забегала, дурочка моя дрессированная! Поправляю пиджак, вернее то, что было когда-то пиджаком, стряхиваю с лохмотьев землю, жду.
Открывает незнакомый мужчина. В халате. Решительно стискивает пальцами пистолет. Глядит на меня и тут же роняет челюсть, резко начинает трястись. Пятится, пятится. Будь все это не в бреду, я бы точно испугался – черного ствола, наставленного мне в грудь… Здравствуй, геноссе, – пытаюсь остаться вежливым, но только бестолково клацаю зубами.
И вдруг получается вой – гулкий, протяжный. Гость уже не пятится, потому что утыкается спиной в вешалку, точно в висящую там шинель. С крючка падает фуражка. Очевидно, военная форма – его. Нашивки незнакомы. В каком же ты звании, доблестный боец Новой Гвардии? И почему ты в халате, камрад? И где моя жена? Где она, сука подзаборная, в какую щель уползла?
