Прохор перепрыгнул через гнилую колоду, с ходу ринулся в колючий кустарник. Здесь она. Прохор присел над тёплым следом. Теперь не уйдёт. Вот тут она остановилась, отдышалась. А это что? Неужели кровь? Откуда? Чья? В тишине лесного оврага раздалось рычание, а за ним весёлый смех. Кто здесь? Отзовись.
Молодой зверолов окинул внимательным взглядом туманные заросли. Откуда туман? Только что не было и вдруг нагнало. Снова смех, уже ближе. Как дивная трель, как…
– Проша, проснись. Проша, – Алевтина теребила мужа, поглядывая на дверь.
Прохор сквозь бурелом сновидений едва выбрался на поверхность.
– Что?
– Тебя кличут.
У крыльца топтались двое. Свои, местные.
– Что за беда, Ерофеич?
То, что случилось нехорошее, Прохору не нужно было объяснять – в такой час в дверь не ломятся.
– Пётр Вениаминыч зовёт.
Ерофей, седой уже мужик, поживший, перекрестился.
– Э, ты чего, – Прохор махом соскочил с крыльца.
– Дочка барина с офицером сбежали.
Вот те на!
Небо уже зазеленело. Через час начнёт светать. К усадьбе шли молча. Каждый думал о своём. Во многих домах светились оконца. Никто не спал.
Перед барским домом толпился народ. Одни мужики. Сам Пётр Вениаминыч раздавал указания, то и дело подзывая к себе то одного, то другого. На ступеньку ниже высился Никодим. Правая рука барина. Помощник во всём. Верный, словно пёс. Заприметив Прошку, подозвал к себе. Пётр Вениаминыч отозвал обоих в сторону.
– Ты, Прохор Андреич, зверолов знатный. С Никодимом пойдёшь. Я остальных к станции заслал, а для вас особое дело. Никодим расскажет по пути.
Остались одни. Никодим из-под косматых бровей рассматривал Прошку, что-то кумекал.
– Собери что нужно. Я за околицей буду.
Пророкотал и скрылся в утренних сумерках.
Никодима на селе побаивались. За нрав угрюмый, за силу нечеловеческую, за слепую преданность барину. Высокий, сутулый, с длинной по грудь узкой чёрной бородой, он внушал уважение и какую-то природную опаску. Молчаливый, ни бузил, ни пил, всегда в стороне одиночкой. Но мог и залютовать, как в тот раз, когда воров споймали. Никодим жёстко тогда с ними обошёлся. Отхлестал так, что те долго подняться не могли, а потом ещё в уезд погнал полуживых. Ну и поделом. Нечего разбойничать.
– Надолго?
Прохор молчал. Собирал котомку. На Алевтину не глядел.
– Ноет что-то у меня. Как с вечера затянуло, так и не отпускало. А как в дверь постучали, словно оборвалось что-то. Проша…
– Аленька…
Выскочил разозлённый жёнинами причитаниями. Пока шёл к окраине всё размышлял о случившемся. Не складывалось у него. Дочка баринова, Аннушка, смирная ведь была. И куда её понесло. Неужто заартачилась, на волю захотелось? Так всё ж есть! А офицер? Шустряк и балагур, так поговаривали, ничем особенным не отмечен, но на язык бойкий. С месяц потчевал его Пётр Вениаминыч. Охаживал, не знал, как повежливей спровадить гостя. А тот вон чего учудил!
И как у него ловко всё получилось. А куда же дворовые смотрели? Ведь такого не утаишь. Видно сильно засела у офицера баринова дочка, что и болтать стал меньше, да и вести потише.
