1
Я вытащил на улицу стол, стаскал попарно стулья и расставил их вдоль металлической ограды у входа. Я обещал Норману вернуть мебель, но не хотел его больше видеть. Со стороны было похоже, что я собираюсь открыть здесь закусочную. Не хватало скатерти и меню. Я вернулся в подвал и посмотрел через щелку жалюзи, довольный своей работой. Стол красовался рядом с баком для строительного мусора: хорошо смотрелся на его фоне. Джефферсон – улица итальянская, через пару домов от меня родился Фрэнк Синатра. Район не бедный, но итальянцы тоже любят хорошую мебель. Исчезновения лучших предметов гарнитура я не заметил: приложился к фляге «Христианских братьев», и, должно быть, о чем-то задумался. Когда вышел из оцепенения, стола и стульев не было. С удовольствием бы посмотрел на их новых владельцев. Следующим номером программы был книжный шкаф. Легкий, удобный. С ним в принципе можно было ходить по городу, держа его под мышкой. Книг у меня было мало: найденные на улице справочники и журналы мод. Для полной комплектации я поставил их на полки. Шкафом никто не заинтересовался. Я покачался в кресле-качалке, найденном на одной из здешних улиц, выкурил сигаретку и вернул качалку городу. Господь дал – Господь взял. Кресло подхватила пуэрториканская парочка: полные, бесформенные, одинаковые. Кранты моему креслу, сказал я себе. Плетеная мебель создается для аристократов, а такие задницы оно долго не выдержит. В комнате оставались две раскладушки, составленные вместе на случай появления дам, исполинский телевизор с маленьким уютным экраном и подвесной телефон: обыкновенный, серый, за десять долларов. С телевизором расставаться не хотелось, хотя я его почти никогда не смотрел (к тому же он был чудовищно тяжелым). Его забрала та же латинская парочка. За раскладушками проследить не успел: выставил их у заборчика, зашел в кафе за сэндвичем.
– Целый год здесь прожил, а вас не заметил. Хорошие бутерброды?
– Итальянские. У нас все самое лучшее.
Дома оставались матрас, подушка и телефон. Я развернул длинный «сабвей» с ростбифом и бесстрастно съел его, запивая бренди. Постельное белье выкинул через окно. Оставался телефон. Я набрал номер местного такси, сказал, что через пять минут буду у двери. Оторвал аппарат от стены, подхватил сумку и вышел. На ступеньках сидел Джонни, представившийся когда-то домоправителем. По своему обыкновению он был гол по пояс и немного пьян. Я швырнул пустую флягу в мусорку, протянул Джонни оборванный телефон.
– Скажи Люси, что я уехал, – сказал я. – И не вернусь.
– Больно нужен ты моей Люси, – пробормотал сосед. – Она будет архитектором.
Я попросил таксиста остановиться около агентства недвижимости на Вашингтон-стрит, забросил ключи и через час уже был на вокзале. В кассе меня дважды переспросили о пункте назначения. Я даже начал злиться.
– Вы не в курсе? Это столица штата!
– У нас много городов с похожим названием.
2
Конечно, много. Кто бы сомневался. Но мой – самый лучший. Самый, самый. В дорогу я купил коробку с салатом, куриные палочки, связку питьевой воды. Выпить, на худой конец, можно и в ресторане. Вагон оказался полупустым: здесь можно будет хорошо отоспаться, если в Виргинии не набьется народа. Я лег на сиденье, не снимая обуви, положил рюкзак под голову. Дождь пошел вместе с движением поезда. Звоночек, рывок, еще рывок. Поезд и дождь набирали темп одновременно. Через несколько минут, когда поезд вышел из туннеля, они шли нога в ногу. Стук колес вошел в ритм с шумом дождя. Эта удивительная синхронность казалась подозрительной. Когда подошел кондуктор, я приподнялся и протянул маленький картонный билетик.
– У вас всегда так?
– ?
– Ну, дождь?
Он не понял. Приветливо щелкнул компостером и, покачиваясь, пошел к двум негриллам, лежавшим через ряд от меня.
– В вашем поезде всегда дождь? – спросила одна из них, надрываясь от хохота.
От шума дождя я засыпал, от шума дождя я просыпался. Казалось, что ливень, зацепившись за наш состав в Нью-Йорке, катится вместе с поездом. Я был уверен, что за последним вагоном его фронт обрывается. Я даже был готов пойти в конец поезда, чтобы удостовериться в своей правоте, но сон побеждал. Тем более последний тамбур, по моим соображениям, должен был быть закрыт. Негритянки пели рэп на разные голоса, много смеялись и обсуждали своих парней.
– Мой может девять раз. Фантастика.
– Лучше один раз, но качественно.
В Ричмонде ко мне подсел какой-то чудик: вечный студент, непризнанный гений. Мы кивнули друг другу и затем сохраняли молчание часа два. Удивительная выдержка. Возможно, оба были зачарованы грохотом ливня. Дождь для нас обоих стал идеальным собеседником. Очкарик раскрыл книжку, старомодно обернутую газетой. Читал ее, не перелистывая страниц. То ли ему хватало чтения одной страницы, то ли заучивал ее наизусть. Уже давно стемнело, и мы перестали следить за сменой станций. Любая станция в ту ночь называлась «дождь». Он ехал в Майами: я случайно слышал его разговор с кондуктором. Во Флориде, по уверению работника, его ждала хорошая, солнечная погода. Я бы на его месте не обольщался. Разговорились. Разговор получился коротким, но многозначительным. Я начал сетовать на отсутствие зонтика, но парень лишь отмахнулся. Зачем говорить об очевидном и от тебя не зависящем?
