Несоделанное мое видесте очи Твои,
и в книге Твоей все напишутся,
во днех созиждутся и никтоже в них.
Пс.138, ст. 16
Часть первая
…и крыло мухи имеет вес…
Иеросхимонах Аристоклий Афонский
1
– Значит, вот ты какой.
– Что удивляет тебя, Наставник?
– Я не умею удивляться. Я просто говорю о том, что вижу: тебя прислали ко мне ко мне Учеником – на вторую ступень. Ты – из Пришедших.
– Прости, я еще не привык. Вернее, не до конца разучился.
– Это ты прости – я думал, ты не до конца выучился.
– Я не о том, Наставник. Я имел в виду, что я не до конца разучился чувствовать. И предполагать чувства в других.
– Тем вы и отличаетесь от Изначальных. Мы умственны и не знаем ваших бед. Но это пройдет, не сомневайся… На предыдущей ступени ты ведь не одно прижизненное Хранительство изучал?
– Не одно, Наставник. Я и на Мытарствах был. Но лишь как наблюдатель. Мы с Хранителем больше всего боялись за пятое…
– Как обычно…
– А не уберегли уже на третьем… Все отдали, ну и…
– Можешь не рассказывать. Когда я был Хранителем, мне случалось терять своих прямо на первом. Вы в каком веке работали?
– В двадцать третьем от Рождества Христова…
– Так ваш подопечный, считай, праведник, если вам удалось его в такое время до третьего поднять… А сам ты – Пришедший – из какого века?
– Из семнадцатого. Но там от Сотворения считали. Едва-едва седьмое лето не перешагнул – и…
– Хорошо, что не успел. Тогда не быть бы тебе с нами. А из каких весей?
– Из Московии, Наставник. Тогда как раз…
– Знаешь, Ученик, Изначальные говорят, что от вас, Пришедших, нужно держаться подальше, чтоб не заразиться чувствами. Я сейчас, право, улыбнулся бы, если б знал, как это делается.
– Почему? Там тогда было вовсе не забавно – там как раз…
– Там никогда не было и не будет забавно, там всегда что-нибудь «как раз» – это тебе не Византия. А улыбнуться можно было бы только от радости за тебя. Ведь именно туда мы с тобой сейчас и отправляемся… На твою земную Родину, в стольный город Москву…
– Нет… Это вовсе не радость. Я бы не хотел вновь увидеть свою мать – там, зная, что… Видишь ли, я ведь не встретил ее здесь – нигде. Ни на Мытарствах, ни… выше. Ее нет. Совсем.
– Ну, значит, она либо там, куда даже нам по чину не разрешено подниматься, либо не прописана в Книге, только и всего. Второе, как ты и сам знаешь, гораздо вероятней.
– Тебе не понять, Наставник. Прости.
– Да. И не хотелось бы понять однажды. Но ты напрасно беспокоишься: мы идем на этот раз не в семнадцатый век, а в двадцатый. Итак. Я покажу тебе работу Встречающего. С Хранителем ты посмотрел на Мытарства. А я тебе покажу, что внутри. Что происходит с теми, кого Хранители теряют. Они теряют, а мы – принимаем, потому что человек никогда не остается без помощи, даже там. Потом ты сам решишь, кем станешь – Хранителем или Встречающим. А может, выберешь и другую стезю. Но Пришедшие все-таки чаще всего предпочитают одно из этих служений… Конечно, до того тебе дадут самостоятельно побыть и тем, и другим – если заслужишь…
– Наш подопечный – мужчина или женщина?
– Женщина. Она умерла в шестидесятом году двадцать первого века, в возрасте девяноста четырех лет. И нам надо поторопиться, потому что краткий отдых, разрешенный ей, заканчивается, ее сейчас разбудят те. Вот она, смотри… Просыпается. В семьсот тридцать шесть тысяч четыреста девяносто второй раз.
Девочка считала, что ее имя – это первое, с чем ей основательно повезло: пока что только раз в жизни она встретила обладательницу такого же сокровища, но ее смело можно было не принимать в расчет. Ибо другая Инна, с мокрым от восторга подбородком, вышагивала на помочах по коридору детской поликлиники, ведомая, будто щенок боксера в шлейке и при поводке, гордой и строгой бабушкой, увенчанной рубиновой брошкой, как кремлевской звездой. В одиннадцать лет она вычитала у Куприна, что имя ее – парадоксально мужское. Это было второе везение: ведь всем известно, что мужчиной быть лучше, потому что он – если настоящий мужчина – то командует, а женщиной – легче, потому что за нее делают всю тяжелую и грязную работу – если она настоящая женщина, разумеется. Но ведь можно научиться совмещать то и другое… Тут могла помочь третья удачно, шестеркой выпавшая кость: отражение в зеркале. В свои тринадцать Инна прочитала уже столько книг, что научилась наблюдать окружающую жизнь сквозь совсем не детский прищур и сумела сделать наиважнейший вывод: подлинная красота только помешает в жизни стóящему человеку. Удача – это когда ты видишь в зеркале приятное лицо без вызывающих изъянов – будь то уродливый нос или мохнатое родимое пятно – лицо, которое ты потом сама сделаешь таким, каким тебе будет нужно. А красавица… Она может рассчитывать только на одно: быстро выйти замуж по своему выбору, а там… А там – ничего. Киндер, кюхе, кирхе. И однажды повеситься в туалете.
У Инны были гладкие русые волосы, стриженные под «сессун», большие серые глаза, прямой тонкий нос и умеренно пухлые губы. У них в классе учились девочки гораздо красивее – кудрявые, глазастые, чернобровые – а вот записки с гадкими и соблазнительными словами и рисунками мальчишки клали только в ее парту. Это в нее метили из пластмассового корпуса авторучки жеваной промокашкой, ей как-то раз вылили суп в портфель – но ей же и подбросили туда однажды заботливо очищенную от жестоких игл веточку белого шиповника… Это именно ее, в конце концов, девчонки инстинктивно ненавидели – но она-то читала уж как-нибудь побольше их, и прекрасно знала, почему… Да потому что из них еще неизвестно, что и когда получится, и получится ли вообще, а она уже – состоялась. Женщина с мужским именем…
