Гл
а в а п е р в а я
1
В какой-то день писатель Эн
Домой вернулся утомлённый,
И в тишине привычных стен
Читал, немало удивлённый,
Письмо такое:
«Дела суть
Пером я изложить не в силах…
Если б ко мне Вы, как-нибудь…
А лучше б нынче, тотчас…
В жилах
Моих вот-вот остынет кровь,
Мне ждать не в пору.
Вновь и вновь
Поторопиться призываю.
Полезным быть я Вам хочу,
И сам, быть может, получу
Ответов несколько.
Я знаю,
Из прессы –
Вы уже старик,
Создатель нашумевших книг,
Знаток глубокий новых сфер,
Наград высоких кавалер
И гость почетный многих стран.
А я –
шахтёр, Громков Иван,
Шахтёр без шахты и семьи,
Забытый Богом и друзьями
В неполных пятьдесят мои.
Я не могу сравниться с Вами.
И всё-таки дерзнул просить
Меня в больнице навестить.
Я не наглец, и не сплеча
На ранги вздумал покуситься –
Тут всё равно, как бы свеча
Просила солнце опуститься
Но что же делать?
Я в долгу
Большом и давнем перед Вами
И пред иными.
А с долгами
Уйти из жизни не могу».
Конверт Эн смотрит:
«Боже мой!
Письмо неделю, как в столице!» -
И видит адрес областной
Онкологической больницы.
11
Писатель Эн – солдат бывалый.
В годах, но лёгок на подъём.
Дороги, порты и вокзалы
Ему в привычку.
Тем же днём
И даже часом, слово «Еду»
Доверил звонким проводам,
Себя же – авиа-судам,
И прибыл в город Р. обеду,
Где медицинский персонал,
Его встречая, опознал,
И, окружив беседой милой,
Кольцо сомкнул на целый час,
Так близко видя в первый раз
Литературное светило.
«А что Громков, -
напомнил Эн,1
Что с ним? Он жив?
Я об Иване…»
Улыбки смыло.
Резкий крен
Так губит лодку в океане.
В ответ – покашливаний звук
И глаз несмелых перегляды,
И жест красноречивый рук:
Мол, чем богаты, тем и рады,
Мол, нет больниц без неудач.
За всех ответил главный врач:
«Простите нас, вы кто ему?
У нас порядок: близких ради,
Смягчать диагноз.
Ах, вы – дядя?
Ну что ж… Готовьтесь ко всему».
«Так, значит, жив?
Ну, слава Богу!
А я извёлся за дорогу,
Себя кляня, что опоздал…».
«Да, он вас, нервничая, ждал.
И это – плюс к его страданью,
Прошу уж извинить меня.
Хотя, последние три дня
Он был обязан ожиданью
Тем, что живёт»
«Настолько плох?»
«Да-а, я, увы, пока не Бог.
Болезнь болезни рознь.
Тем пуще,
К нам он попал весьма запущен.
Ему мы мало помогли,
Хоть и старались, как могли».
«Спасибо вам…
Но что ж мы ждём?
Он тоже ждёт…»
«Идём-идём.
Вам закусить бы…»
«Но к Ивану?!»
«Да-да…
Но спешка ни к чему,
Коль скоро удалось ему
Заснуть.
Скрывать от вас не стану,
Что это не обычный сон».
«Неужто морфий?»
«Верно, он.
Иное нам не по карману».
111
Мирок унылый.
Серый двор,
Скамейки, длинный коридор,
По обе стороны палаты –
Страданий и надежд пенаты.
Научного здесь чуда ждут,
Но умирают очень часто.
И тени страшного балласта
Теснят сомнительный уют.
О чем-то думая своём,
И сообщеньем огорченный,
Писатель отклонил приём,
Его персоне посвященный.
И попросил его свести
К палате спящего Ивана,
Где, как сказали, неустанно
С шести дежурят до шести.
И медицинская сестра,
Предупреждённая с утра,
Стройна, свежа, как херувим,
Тот час возникла перед ним.
Смиряя трепет незнакомый,
Вошла в знакомый коридор,
Где, хоть короткий, но весомый
Имела с гостем разговор:
«Скажите, милое дитя,
Что вам известно о Громкове?
Откроюсь вам, не дядя я,
Ловлю себя на лживом слове.
Итак, вопрос: его ль рукою
Писалось данное письмо?
Прошу взглянуть,
оно со мною».
«Его.
Писал он на трюмо,
Поскольку нет стола в палате,
А тумбы гладкой не нашлось.
Мне побранить его пришлось,
За то, что бос и не в халате.
Пером водил он еле-еле,
Шедевр, как будто, создавал!
Потом добрался до постели
И с той минуты не вставал,
Видать, в письмо ушла вся сила.
Сестричка, что письмо носила
На почту, адрес ваш прочла
И по больнице разнесла
Слух торопливый и неясный,
И любопытный,
но опасный:
От знаменитого пера,
В случай чего – не жди добра».
«А что, голубка, о посланье
Он сам, хоть что-нибудь, сказал?»
«Нет.
С первых дней Громков в молчанье
В больнице нашей пребывал.
Тут обстановка виновата:
Страшны диагноз и прогноз,
Здесь нет ответа на вопрос…
Простите, вот его палата».
1V
Пока Громкова снаряжали
К приёму гостя после сна,
Пока лекарством наполняли
Больное тело, и до дна
Его терпенье истощали,
Писатель Эн вперёд-назад
Ходил, взволнованно, за дверью,
Пытаясь мысленно связать
Всё, что хотел себе сказать,
Склоняясь к вере и к неверью.
Уж что ему загадкой было
И что догадкой осенило –
Мы выясним.
О том пока
Пуст умолчит моя строка.
В палате блеск и белизна.
Ковры, светильники, пейзажи;
Под пальмой – кресло у окна,
На нём забыт клубочек пряжи –
Сиделок вечный атрибут.
Во всём – изысканный уют.
В углу не койка, а кровать,
Одна (режим не уплотнённый),
В стене – экран и кнопок рать,
И ниша с трубкой телефонной.
За век, заботою продлённый,
Тут не захочешь умирать.
Но мы забыли об Иване.
На ворохе пуховиков
Он возлежал.
Так на кургане
При смотре доблестных полков
Лежит стратег.
В его очах,
Жестокой раной утомлённых,
Укрыты боль и смерти страх,
А на бледнеющих устах –
Печать страстей неутолённых.
V
Но вот и встречи миг настал.
Иван, приветствуя, привстал
Пред Эн.
Высокий и худой,
Обросший бурой бородой.
Лицо иссохшее печально –
Во всём болезни лютой след,
Почти не отыскать примет,
Каким всё было изначально.
Писатель, лучшим не найдя,
Обнял Ивана аккуратно,
Поднял, как малое дитя,
И уложил в постель обратно,
