Глава 1. Что происходило на площади Ла-Рокетт в одну ноябрьскую ночь
Только что пробило два часа утра. Погода была сырая и холодная, и сквозь густой туман слышался только глухой шум толпы, собравшейся на площади Ла-Рокетт.
Туман был до такой степени густым, что уже в трех шагах ничего не было видно. Агенты полиции с трудом сдерживали любопытных, не позволяя им приблизиться к тому месту на площади, где работали шесть человек. Они ставили эшафот, на который рано утром должна была упасть голова Корнеля Лебрена.
В тумане едва виднелись два красных фонаря, светивших рабочим.
Ночь, туман, гул толпы, стук молотков, моросивший мелкий холодный дождь – это была довольно мрачная картина. Кровь застывала в жилах, и человек невольно вздрагивал от ужаса. Холодный пот прошибал его в самом теплом платье.
Публика, присутствующая обычно на казнях, была вся в сборе – бледные лица со впалыми щеками, с мрачным огнем в глазах, худые фигуры в одних холстинных блузах. Раздававшиеся голоса были хриплыми от водки. Тут же находились женщины, молодые девушки, матери с грудными детьми, посиневшими от холода.
Большая часть этих людей уже не один раз приходила в этот самый час смотреть подобные зрелища. Казалось, они все были знакомы между собой. В толпе слышались крики носильщиков.
Обычные посетители разговаривали между собой таким образом:
– А, это вы? Здравствуйте! Я видел вас, когда казнили Лапомаре.
– Да, я никогда не пропускаю казней.
– Точно так же, как и я.
– Да, я вас припоминаю – мы были вместе.
– Сегодня нам будет лучше видно.
– О, сегодня не будет так много народа.
– Да, если бы не привычка, я тоже не пришел бы. Погода ужасная.
– А этот не то, что Лапомаре, – тот был молодец.
– Да, такие попадаются редко.
Уличный мальчишка, уже с вечера взобравшийся на дерево, говорил другому, сидевшему на соседней ветке:
– Мне здесь очень удобно. Если туман пройдет, то я увижу все отлично. Его последняя улыбка будет моей.
– Зачем тебе это?
– А как же! Мне завидно.
– И мне тоже.
– Я бы показал, как себя вести, если бы меня казнили… По правде сказать, наверное мучаешься недолго, всего какую-нибудь секунду… шее станет холоднее – и все кончено…
Находящаяся на другой стороне площади молодая девушка с голубыми глазами и нежным цветом лица обращалась к молодой матери, державшей за руку своего ребенка:
– Моя милая, – говорила она, – я боюсь только одного: чтобы его не простили.
– О, этого нечего бояться – эшафот выстроен, и он будет казнен.
– Мне говорили, что он просил о помиловании.
– Нет, он даже не подал кассацию. Говорит, что невиновен.
– Они все говорят это. Трусы, как все мужчины.
– Бедная женщина, как ужасно он зарезал ее!
– О да, негодяй! Поэтому я и хочу посмотреть ему в лицо.
Ребенок, которого мать держала за руку, начал кричать.
– Замолчишь ли ты? – рассердилась его мать. – Берегись! Если ты не будешь умницей, то не увидишь, как ему отрубят голову.
В это же время один любопытный, забравшийся на стену, говорил своему соседу:
– Ты знаешь, что он сказал? – «Я пойду на казнь с тем же спокойствием, с каким выслушиваю ваш приговор. Только одни преступники боятся вечности».
– Это все фразы. После «Лионского курьера» они все говорят так. Вот пьеса, которая испортила всех казнимых… Посмотрим, будет ли он разыгрывать невинного на эшафоте.
– Если он струсит – я свистну.
– И я тоже.
Вдруг в толпе поднялся шум. Мальчишки закричали:
– Солдаты! Солдаты!
На площади появился отряд национальной гвардии, затем жандармы окружили эшафот, еще окутанный туманом. В течение нескольких минут слышны были только крики, рев и брань, которые разбудили осужденного в его камере. Затем наступило молчание, прерываемое только глухим ропотом толпы.
В одном из углов площади, около входной двери в тюрьму Ла-Рокетт, позади первой линии жандармов, почти возле ног их лошадей, стояли, прижавшись к стене, двое мужчин. Они были одеты в теплые пальто с воротниками, поднятыми не столько от холода, сколько для того, чтобы избежать внимания любопытных.
Мужчины стояли молча, прижавшись друг к другу и держась за руки.
Каждый вечер последней недели эти двое являлись к продавцу вина, жившему на углу улицы Фоли-Реньо, и каждый вечер они спрашивали, приходили ли рабочие на площадь строить эшафот. В этот вечер им ответили: «Да». Они побледнели и переглянулись, затем пожали друг другу руки, как бы желая придать себе мужества. Наконец один из них с усилием сказал продавцу вина: «Благодарю вас!»
Затем они молча вышли и прошли на улицу Фоли-Реньо, где остановились у маленького домика без номера – странной постройки мрачного вида.
Перед дверью этого дома их ждала телега, на которую накладывали бревна и доски. Когда телега была нагружена, она отправилась на площадь Ла-Рокетт. Два незнакомца последовали за ней.
Был час ночи. Два незнакомца стояли у мокрой стены, не обращая внимания на грязь, не обмениваясь ни одним словом.
В четыре часа утра один из рабочих, строивших эшафот, подошел к ним.
– Господин Винсент? – шепотом спросил он. Тот, что казался старше, ответил:
– Это я. Что вы хотите?
Тогда помощник палача прошептал:
– Я пришел от имени… кого – вы знаете… сказать вам, что все условлено… Позволение вам дано.
