Колоссальная драма России XX столетия – Гражданская война – по сей день привлекает самое пристальное внимание исследователей и публицистов. В последнюю четверть века на смену «старой и привычной для советской историографии классовой трактовке содержания Гражданской войны в России… пришло осознание ее глобального и тотального характера, раскрытие ее как комплекса взаимосвязанных и переплетающихся войн, противоборства не только на линиях, но и за линиями фронтов»1. В современной западной историографии сложилось мнение, что на территории бывшей Российской империи произошел целый ряд революций и войн, включавших политические, национальные, социальные и другие основополагающие аспекты, которые по-разному комбинировались в разных национальных областях и регионах2.
В начале текущего столетия П. Холквистом и Дж. Санборном была предложена концепция европейского военно-революционного кризиса 1914–1921 годов, выдержанная в русле исторической компаративистики. Авторы вписывают русскую революцию и ее опыт в общеевропейский контекст, порожденный формированием индустриальных обществ, феноменов массовой политики, пропаганды и насилия, противостоянием империй и национализма3.
Можно согласиться с П. Холквистом (как это делает О. С. Поршнева4), когда тот констатирует, что политические и социальные практики, выработанные имперским государством в ситуации тотальной войны, конструировали общее наследие для всех движений периода Гражданской войны и Россия в этом отношении не отличалась от Европы5. Однако здесь совершенно особое значение имеют последствия: Россия под властным воздействием большевиков вступила на путь самоистребления, от которого удержались европейские страны, сохранившие и элиту, и собственников, и привычный правовой уклад жизни. Именно наследие патриархального общества – наследие, которое господствовало над подавляющим большинством населения России, обусловило катастрофичность военно-политических конфликтов эпохи нашей Гражданской войны.
Ярким феноменом этой войны были масштабные и повсеместные действия иррегулярных частей – красных, белых, а также «зеленых», постепенно превращавшихся в регулярные части Красной армии, а частично и Белой либо сохранявших свою самостоятельность. Партизанщина (этот термин мы используем без кавычек) в качестве анархичного повстанческого движения, отрицающего верховное командование над собой, довлела над отрядами Красной гвардии и РККА, над многими частями белых войск, что повышает важность ее исследования.
Автор, долгое время изучающий различные аспекты государственного террора большевиков, в настоящей книге сосредоточился на малоизученной истории стихийного красного террора. Он не ставил своей целью написать новую историю партизанского движения, особенно с точки зрения хода боевых действий, поскольку считает необходимым дать исследователям этого внешне хорошо изученного феномена материал, который можно посчитать односторонним, но без какового невозможна объективная оценка действий антиправительственных повстанцев. В связи с этим в книге поставлена задача по-новому охарактеризовать важные, но недостаточно отмеченные в историографии элементы краснопартизанского движения, в котором всевозможные социальные девиации и широкий террор сыграли совершенно особую роль, включая и тот период (1920–1922 годы), когда партизаны активно, по их лексике, «работали» уже после свержения белых.
Разрушительный аспект партизанской стихии нам представляется основным в феномене красной партизанщины, демографический ущерб от которой до сих пор даже не оценен. Характерно, что ведущий специалист по демографии Сибири и в новейшей работе отказывается даже от приблизительных оценок, заявляя, что без статистики (которой нет) невозможно оценить вклад крестьянских мятежей, белого и революционного террора в повышение смертности населения6. По мнению некоторых современных историков, «исследование девиантного поведения людей революционной эпохи – занятие не для слабонервных. Но отказаться от рассмотрения жутких сторон революции —значит в конечном счете отказаться от познания вообще»7.
На примере охваченного широким повстанческим движением востока России – от Казахстана до Приморья – в этой книге рассматривается негативная сторона деятельности красногвардейцев, подпольщиков и партизан. Особое внимание заострено на проблеме девиантного поведения партизан, основанного на архаичных моделях общинных взаимоотношений, где значительную роль традиционно играли практики насилия. Партизанский террор был следствием не столько обычной военной разнузданности, сколько политики стихийных социальных чисток, необходимость которых – хотя бы на уровне родного села – осознавалась большинством активных повстанцев и где сочетались мотивы личные и классовые. Автором применен историко-антропологический подход на основе внимания к этнографическим, национальным и религиозным особенностям сибирского и дальневосточного населения.
Также много внимания в исследовании обращено на широкую криминализацию как советских властей Сибири и Дальнего Востока (причем на всех уровнях, не исключая и самого верхнего), так и красного повстанчества. С одной стороны, шло проникновение «обычных» уголовных элементов во власть, а с другой – идеологическая нетерпимость, карьеризм и желание отомстить приводили к криминализации многих идейных революционеров, становившихся в своих поступках неотличимыми от представителей уголовного дна. Это специфическое обстоятельство, имевшее самые тяжелые последствия для населения, до сих пор игнорируется носителями упрощенных взглядов на события Гражданской войны, что закреплено прежней историографической традицией. То, что составило предлагаемую книгу, давно носится в воздухе, но никогда не было подробно оформлено, не было доказано на максимально большом фактическом материале.
