Опустились сумерки. Бронзово-алые вначале они быстро обратились в серые. Пепельные. Словно выпачканный в золе маисовый початок. Яшун-Балам возвращался в храм. Один. Шел не торопясь. Думал.
На рыночной площади за брошенной корзиной для фруктов мелькнула тень. Жрец моментально остановился, замер, обратившись в каменный столб. Крепче сжал посох. Сан жреца не позволял носить оружие, однако и тяжелый посох с костяным набалдашником – замечательное средство. Не раз выручал в бою.
– Эй!.. Эй, ты!
За нарочитой весёлостью Яшун-Балам прятал страх. Он не был трусом, но и не родился отчаянным храбрецом, какие бросаются грудью на вражеские копья.
– Выходи. Я тебя видел!
Существо шмыгнуло носом и высунулось из-за плетёной корзины. Показалось чуть-чуть, самую малость.
Огромные, как блюдца глазищи блестели на чумазом лице. В них отразилась луна – она поднималась над лесом, неверным своим зеленоватым светом проявляя контуры предметов.
– Ты кто? – Яшун-Балам переложил посох. Присел на корточки.
– Я девочка.
Жрец оглядел пигалицу с ног до головы, усмехнулся: – В этом я не сомневаюсь. Почему ты здесь так поздно? Где твой отец?
Губы ребёнка задрожали, глаза наполнились влагой. Ещё мгновение и они разразились бы безудержным водопадом. Жрец опасался женских слёз, а потому поспешил вытащить девчушку из-за корзины, прижал к груди и вытер глазёнки ладонью.
– Ну-ну, не нужно плакать! Всё хорошо!.. Вернее, всё не так уж плохо! – Яшун-Балам отстранился, ещё раз оглядел девочку: нет ли следов болезни или ран – ничего подобного, только заживший ожог на плече. – Мы живы и здоровы. На небе светит луна, а завтра непременно взойдёт солнце…
Так познакомились жрец города Токтан («Облачная долина», майя) и маленькая Иш-Асаль.
Шести лет от роду Иш-Асаль осталась сиротой. В дом её родителей ударила молния – это случилось ночью, – крыша моментально загорелась. Мать не смогла выбраться из пожара (а, быть может, её убило на месте). Отец попытался спасти жену, но не смог, лишь только обгорел сам. Обгорел сильно – вскорости он умер, и это стало для мужчины облегчением. Иш-Асаль прибилась к рынку. Торговцы подкармливали девочку.
Жрец попытался разыскать её родственников, однако таковых не оказалось. Близких друзей тоже не нашлось. Иш-Асаль осталась одна на всём белом свете.
Поразмыслив, Яшун-Балам счёл это знаком свыше: «Родителей убил небесный огонь, – размышлял жрец, – и теперь она одинока. Очевидно, что это воля богов, они очистили початок от шелухи. Вопрос только для чего? Какая судьба уготована малышке?»
В огне трещали поленья, жрец поправлял их тростью, наблюдал, как пламя лижет дерево: иногда жадно, иногда нехотя.
«Поленья всегда чернеют, прежде чем стать алыми. Затем они дышат жаром, испускают языки пламени… наконец, устав, превращаются в пепел», – бессвязно подумал жрец.
Вернул свои мысли к девочке: «Плохо, если ребёнок никому не нужен. Это никуда не годится».
– Иш-Асаль, – протянул руку, – хочешь жить у меня?
Она помедлила одно мгновение, потом осторожно кивнула. Спросила, будет ли он её любить?
– Конечно! – воскликнул жрец. – Ты ещё сомневаешься! Только давай поиграем в одну игру. Ты станешь мальчиком. Понарошку.
Оставить девочку при храме? Такое было не принято: женщины существа недостойные, им не место в храме. Конечно, Яшун-Балам мог бы устроить её, силой своей власти, придумать повод. Например… «Например, сказать, что она моя дальняя родственница… сирота – тут врать не нужно, – и что я ищу для неё новую семью… однако, к чему толки? – думал жрец. – Дать повод злопыхателям лишний раз потрепать моё имя? Зачем? И потом, я сам ещё не знаю, на что она годится… Быть может, мальчишкой она принесёт больше пользы».
– А как меня будут звать? – насупилась Иш-Асаль.
– Как и прежде, – ответил жрец. – Только без «иш», ведь «иш» означает «девочка». Теперь ты просто Асаль. Согласна? То есть согласен?
Это казалось забавным (эта игра), и Асаль согласилась.
Девичью блузку вьюпил сменила мальчишечья набедренная повязка… а больше ничего менять не пришлось. Разве что две волнистые полоски на лице смыли, заменив одной горизонтальной чертой. Строгой. Чёрной. Яшун-Балам сказал, что это смотрится мужественно: «Помни, теперь ты мальчик!». Асаль не возражала.
Она легко освоилась в новом качестве: бегала с мальчишками взапуски, ловила в лесу пауков, жарила их в костре, играла в мяч (когда детям выпадало счастье поиграть каучуковым мячом). Рассказывала истории о бродячей вольной жизни, чем неизменно вызывала зависть и восхищение приятелей.
Некоторые трудности возникли с купанием, но Асаль и их решила с завидной фантазией. Она сочинила байку, что бог Хун-Апху явился к ней во сне и запретил плескаться в реке. «Иначе он вернёт меня на рынок! Или того хуже…» Что может быть хуже мальчишки не представляли, но безоговорочно верили в пророчество. Им никогда не являлся во сне настоящий бог. Даже Яшун-Балам подивился смекалке своей приёмной дочери – именно так жрец относился к Асаль.
Всё изменилось в одиннадцать лет, когда у девочки впервые зацвёл алый цветок. С этого дня жрец запретил Асаль покидать пределы жилища и выходить на улицу. Слугам строго-настрого было приказано молчать о воспитаннице и не упоминать её имени, ни при каких обстоятельствах. На любопытные вопросы Яшун-Балам (с нарочитой беспечностью) отвечал, что у Асаль обнаружились родственники: «Далеко… в другом городе», и она ушла из Токтана.
