Я расскажу свою дурацкую историю. Меня уничтожили не рак, не война и не насилие. Как и сотни детей на планете, меня убила школьная травля. Концовка застанет тебя в душном автобусе, очереди к врачу, или на верхней полке плацкарта. Взгляни на людей вокруг, может кто-то из них – я?
Сентябрь 1996.
Получается, всё началось с дырявого носка. Учитель поручила мне полить цветы в классе, пока остальные дежурные драили пол. Сегодня повезло – не заставили отковыривать засохшие жвачки под партами, оттирать черные полосы со стен и линолеума. Я скинула обувь, забралась на стул, потянулась с кружкой воды к раскидистому хлорофитуму на шкафу. На верхней полке пылилось множество бумажных шариков, мальчики плевались такими из самодельных трубок. Я заметила надпись на смятом ватмане. «Математика ум в порядок приводит» В прошлом году кто–то добавил «не» перед словом «приводит», и Нина Алексеевна сняла плакат со стены.
– Оль, у тебя дырка! – добродушно рассмеялась Маша С., приступая к отмыванию заляпанной дверцы шкафа. Я посмотрела на свои ноги – палец забавно торчал из носка. Оборин мельком взглянул на нас, продолжая возить шваброй по полу, хотел быстро закончить и бежать на футбольное поле. Его друг ещё полчаса назад поднял стулья на парты, и гонял мяч за окном. Нина Алексеевна оторвалась от проверки тетрадей:
– Козлова, как бомжиха, ей-богу. Разве сложно носки нормальные найти?
Оборин согнулся от хохота и выронил швабру.
– Точно бомжиха! – заорал он. – Нищета!
Я вспомнила, как проспала сегодня, схватила что попало из ящика, побежала на уроки.
Все равно под кедами не видно.
Почувствовала, как лицо покраснело, а в животе неприятно закрутило.
– Меньше разговоров, больше дела! – Нина Алексеевна застучала железной линейкой по столу, но Оборин не останавливался, его хохот напоминал лай злобной цепной собаки. На следующий день про дырявый носок знал весь класс.
Апрель 1997.
Я закрывала руками лицо, мокрое от слез и липкое от соплей. Вокруг смеялись, кричали, топали, барабанили по партам. Я считала секунды до звонка, когда в класс зайдет учитель, и они заткнутся хотя бы до следующей перемены. Место за партой превратилось в мою личную клетку. Я словно приросла к стулу, ловила каждое обидное слово, мысленно сжимаясь до мизерных размеров. Казалось, что лица великих математиков с портретов над доской застыли в молчаливой усмешке, стены медленно сдвигались и давили. Голоса одноклассников звучали будто не с соседних парт, а внутри головы. Вопли, оскалы, веселье. И без того полудохлого кролика кинули на растерзание гиенам – посмотреть, как быстро стая покончит с беспомощным зверьком. Мир сузился до размеров классной комнаты. Локти больно упирались в парту, всем телом я ощущала летящие отовсюду невидимые камни. Маленькие, средние, огромные, оставляющие незримые синяки и царапины. Самые тяжёлые прилетали от Оборина, Соболевой и Жеребцова. Оборин умел завести толпу, превращал издевательства в целое представление, сильно отставал в учёбе, но класс всегда дружно смеялся над его шутками.
Соболева обращалась ко мне редко, лишь иногда высказывалась.
Что с нее взять – нищета.
Смотрите, какая у Козловой стрёмная обувь!
Соболева меняла наряды каждый день, в школу приезжала с братом на машине, постоянно приносила конфеты и жвачку. Несмотря на плохие оценки, её фамилия не упоминалась на родительских собраниях. Мне хватало одного взгляда, чтобы ощутить насколько сильно она меня презирает.
С Жеребцовым мы дружили в начальных классах. Он подкидывал записки с сердечками и провожал до дома. Закончилась первые три класса – время, когда учительница приводила в пример мои диктанты, хвалила перед всеми в залитом солнцем кабинете, объявляла лучшей ученицей каждый год. Я улыбалась почти полностью коренным рядом зубов, вприпрыжку бежала домой, размахивая тетрадью, где красовались пятерки с плюсами.
Соболева уже тогда невзлюбила меня.
Мама сама на базу ездила за шторами, чтобы в классе было красиво.
И зеркало в гардероб тоже мы покупали, а хорошие оценки у Козловой.
Она на день рождения даже конфеты не шоколадные приносит!
Тогда я еще не успела сломаться, мне было всё равно, кто принёс шторы и зеркало в школу.
Классным руководителем стала математичка Нина Алексеевна. Вместо сплошных пятёрок и редких четверок, в дневнике всё больше краснели двойки и даже колы, а Жеребцов с любовных писем перешёл на плевки. В его взгляде больше не читалась наивность, как в начальной школе. Раньше он дёргал меня за косичку и срывал шапку, мы вместе заливались смехом в шумном гардеробе на первом этаже, бегали по лестнице под ругань дежурных. Я дружила с беззаботным ребёнком-третьеклашкой, а начиная с 1996 года, боялась смотреть в глаза этому человеку. Теперь смешно было только ему.
С каждым днём всё сложнее было заставить себя идти на уроки, в то время как для остальных травля стала любимым ежедневным занятием. Даже толстый рыжий Гуренко, которого дразнили «Жиренко», громко хохотал, сидя за последней партой, пока не умер во сне незадолго до окончания десятого класса.
Раздался звонок. Вошла Нина Алексеевна:
