Кота звали совсем не Петр Петрович, однозначно. Но старая бабушка Анна Никулишна, которая качала его на руках, постоянно напевала такую песенку. Иногда очень тихо, чтобы никто, кроме кота, ее не услышал. Иногда – громче, когда они оставались вдвоем.
Кот тогда был котенком – месяц от роду! – и помещался в коричневых ладошках Никулишны, сухих, со скрюченными пальцами, похожими на изломанные ветки старого дерева. Ему было уютно и спокойно в этих руках, как в колыбельке. Никулишна шуршала у него за ушами, почесывала живот, и котенку было так смешно и щекотно, что он дрыгал задними лапами, и норовил укусить ее за руку. Но не кусал, а лишь трогал молочными зубками твердые старушечьи пальцы. И жмурился. И «пел песни» – храндучал довольно и сыто.
Странно как-то все в его жизни повернулось. Где его угораздило родиться, котенок не помнил. Скорее всего, это было случайное появление на свет, не запланированное. Родителей своих он не знал. Совсем. Просто какая-то темнота была там, где должна была быть мама-кошка. Да и батя-кот, по идее, должен был хотя бы изредка мелькать на горизонте. Но…
Не мелькал батя, и маму котенок совсем не помнил. Что-то вроде амнезии, как от сотрясения мозга! Впрочем, маленькие дети тоже, вроде, не помнят себя в ползунках и памперсах, а помнят уже в красном пальто с белыми горохами и с игрушечным самосвалом на веревочке. Вот и котенок помнил себя в компании таких же, как он сам, уже подросших, котят всех мастей. Помнил, что жили они в каком-то доме, в большой картонной коробке, которая стояла посреди комнаты. Помнил хозяйку, Катерину Ивановну. Котенок сам слышал: так ее называла соседка по лестничной клетке. А сосед по коммунальной квартире – дворник дядя Федор – звал Катькой-кошатницей или «кошачьей матерью», за что хозяйка ругалась с ним беззлобно.
Котенок хорошо помнил, как хозяйка дома кормила их молоком с белой булкой. Булку крошила мелко-мелко, а молоко было хорошее, вкусное, будто из-под деревенской пятнистой коровы, и кормежка получалась сытной. Хозяйка выливала мешанину из булки и молока в большую сковородку. Посудину с молоком ставила в коробку, и котята располагались по кругу. Очень удобно! И мягко, если ты зажат с двух сторон почти родными братьями и сестрами. Но котенку не всегда везло, и порой его прижимали левым или правым боком к железной ручке сковороды. Это было больно! И пока котенок пристраивался поудобнее, более проворные успевали все съесть.
Он быстро сообразил, что надо держаться подальше от этой сковородкиной ручки, и самый простой путь к еде – аккуратно растолкать собратьев и вклиниться между ними в удобном месте.
Иногда котят с утра не кормили. Их сажали в клеточку с мягкой подстилкой и куда-то везли. Это «куда-то» было в людном месте. Мимо клеточки по замусоренному серому асфальту постоянно шли люди: кто-то – влево, а кто-то – вправо. Кто-то не обращал внимания на клеточку с котятами, а кто-то останавливался, рассматривал их, говорил: «Какие хорошенькие!», аккуратно гладил малышей, и шел дальше.
Иногда кто-то стоял долго, брал в руки то одного, то другого котенка, задавал какие-то вопросы хозяйке. Потом вздыхал, бормотал под нос что-то типа: «взял бы, но…» Такие, кстати, иногда возвращались, и, махнув рукой, протягивали хозяйке бумажку, на которой было написано «Сто рублей». Котенка аккуратно вытаскивали из клеточки, внимательно рассматривали у него что-то под хвостиком, дули в шерстку, и уходили с ним.
Довольная хозяйка обмахивала бумажкой оставшихся котят. Они думали, что с ними играют, и пытались коготками схватить сторублевку. На самом деле, это был такой ритуал: чтоб товар продавался бойко, денежками от первой продажи продавцы обмахивают товар. Предрассудок, конечно, суеверие, но иногда это помогало, и выводок к концу дня уменьшался. Катерина Ивановна радовалась. Не деньгам, которые выручила. Что это за деньги – две-три сотни рублей?! Радовалась тому, что вечером у сковородки с молоком было просторнее, и обитатели ее кошачьего дома наедались, как она говорила, «от пуза».
А еще Катерина Ивановна называла котят «паразитами». Но без злости. Больше для порядка. Понять ее было можно. Кормить стадо нужно было не только молоком. Чтобы котята хорошо росли, им и творог был нужен, и фарш мясной, и рыбка. А еще за ними надо было убирать! И это Катерине Ивановне совсем не нравилось, хоть она терпеливо это делала. Но вот тут-то и награждала малышей словом этим – «паразиты». Было за что: каждый котенок наливал за день не менее десятка луж, и кучки она находила в самых неожиданных местах.
И все же она их любила. И погладить могла, и на руки взять. И вообще подвиг совершала, принимая котят у горожан. Это у нее такой бизнес был, малый! Котят принимала не просто так, а за деньги. Для тех, у кого руки не поднимались утопить новорожденных малышей, ее руки были спасением. Люди были готовы заплатить за свою свободу. Деньги не велики, зато совесть чиста. Катерина Ивановна только просила всех, кто звонил по ее объявлениям, чтоб покормили малышню «мамкиной сиськой» пару недель. Ну, не вытянуть ей было бы слепых котят! Это ведь или вместе с мамкой-кошкой брать весь выводок, или кормить крошек из пипетки. Но два десятка котят из пипетки… Такого даже Катерина Ивановна со всей ее любовью к кошкам не осилила бы. Впрочем…
