Меня зовут Лука. Во времена, когда я был младенцем, и обладал образным мышлением, это имя, согретое белым солнцем, представлялось мне пологим берегом реки, где на изумрудном поле танцует роща стройных, лёгких, грациозных рябин. Мой молодой разум ещё не знал законов природы и поэтому выходило некоторое нарушение времён года: осенние веточки рябин, гнулись под тяжёлыми гроздьями алых ягод, а из зелёной, весенней свежей травы поднимали бутоны синие и розовые цветы.
В детском саду, и в младшей школе, мне было приятно слышать своё имя, особенно если его говорили ласково, с добротой, моя душа в такие моменты парила в облаках.
Но с взрослением год за годом я начал стесняться имени, мне оно казалось мягким, инфантильным, появилось желание чтобы меня звали «Антип» или «Пётр». Эти имена, были более подходящими для житья в Санкт Петербурге, на Васильевском Острове. Интернет, на своей русскоязычной заре мог запомнить меня под именем «Антип Лукин» или «Пётр Лукин». Всё это, как оказалось, не было случайностью. На Васильевском Острове, исторически так сложилось, редко происходят случайные события, поэтому мне с большим трудом удаётся пересечь граничные с берегом мосты.
Теперь, по понятным причинам это уже не важно. Антип, сам, по своей природе, не может верить в случайности, а рассеянный Пётр верит в любые небылицы.
Лука, то есть я лично, в своём настоящем, не совсем здоровом состоянии, лишён возможности верить, так как лежу с отключённым алкоголем мозгом, в тёмном, душном помещении. Я хочу спать, впасть в лечебное небытие, но мой сон тревожен, словно у певчей птицы, на восходе золотого солнца.
Мои размышления о детстве, прошлом и будущем в данный момент прерывает пронзительный, старушечий, похожий на вой дрели крик:
– Я уже вызвала милицию! Милиция! Грабят! Нас грабят! Милиция!
– Что случилось? – лепечу я в ответ.
– Ты вор! Ты украл телевизор! Милиция, у нас украли телевизор!
Спросонок любое обвинение может вызвать паническую атаку. Меня не миновали сии свойства человеческой психики. От ужаса, вызванного голосом старой женщины, у меня свело ноги, и боль, тонкими мышечными нитями пронзила икры и голень. Мои глаза открылись и пространство приобрело очертания бетонной коробочки, стандартного помещения, стандартного дома 19 века.
Я спал в одежде, на замызганном диване в незнакомой комнате. Вчерашний вечер, я помнил обрывками, но где-то рядом должен был находится мой товарищ, компаньон по душевным застольям, гражданин привезший меня сюда – Добрыня. Он может прояснить, ситуацию, и успокоить взбешенную старушку. Найти его не просто, яркие лампы, шестирожковой люстры слепят глаза, и даже через две минуты, когда я понял, что человек, который привёз меня в эту квартиру исчез, я продолжал щурится.
Старушка, когда выяснила что я проснулся и способен встать на ноги, выскочила из комнаты, где-то хлопнула дверь
– Милиция! Милиция! – дрель верещала с новой силой, и судя по эху её крик раздавался не только на всю квартиру, но и на лестничной клетке – Милиция!
Я закрыл глаза, и завалился спать, смиренно ожидая, когда старушка устанет кричать и успокоиться. Но послышался шорох, и за стенкой раздался второй, тоже, как и первый малоприятный, женский голос.
– Мама успокойся! Он сам уйдёт! Он сейчас уйдёт! Ну или его увезут. Его увезут и посадят в обезьянник. Ты главное, его специально не беспокой, пусть дрыхнет пока.
Мне пришлось вскочить с дивана. Спазмы уже отпустили икроножные мышцы, и я смог сносно перемещаться в пространстве. Но это было не важно, я бы вскочил даже если надо было порвать связки и сухожилия. Потому что в случае опасности научен действовать благоразумно, и даже энергично. И в настоящий момент, мне следовало покинуть токсичную комнату, вырваться за пределы токсичного дома и скрыться от полиции.
