Двадцатое апреля, Пески, Вей Ши
По зеленому лесу, растущему там, где совсем недавно лежали раскаленные барханы, неслышно бежал тигр с красноватой шкурой.
Зверь был текуч и плавен, а лапы его так мягко касались земли, что птицы даже не успевали в страхе выпорхнуть из гнезд, как он уже проносился мимо. Он был голоден, но охоту отложил до темноты, чтобы не тратить драгоценное время: ведь днем видимость лучше, и можно пробежать больше.
В начале пути наследник йеллоувиньского престола сильно выматывался – но по прошествии нескольких дней окреп, и теперь заставлял себя останавливаться ночами, чтобы найти добычу и отдохнуть. Насытившись, Вей Ши оборачивался человеком и обязательно тренировался перед коротким сном: повторял комплексы упражнений, метал ножи, а затем медитировал, восстанавливая разум и тело. Все ради того, чтобы не упасть по пути от истощения. Чтобы там, куда он бежит, тело после обратного оборота слушалось не хуже, чем перед дорогой.
В первый же день после ухода из Тафии Вей добрался вдоль русла Неру до узкого места, где ныне была организована паромная переправа. Он переплыл реку и понесся под прикрытием леса вдоль старой дороги, по которой шагали верблюды с погонщиками, проезжали телеги, запряженные осликами, а иногда и автомобили то ли с беженцами, то ли с торговцами. Тракт этот шел к низкому горному перевалу, на котором сходились границы Песков, Рудлога и Йеллоувиня. Вей Ши сейчас уже отчетливо видел его низкое седло между крон деревьев: еще день, и страна драконов останется позади.
Сколько дней понадобится, чтобы пересечь Йеллоувинь и добраться почти до Бермонта, в провинцию Сейся́нь, где, как следовало из видений девочки Рудлог, откроется портал в другой мир, Вей не представлял. Но он отчаянно, до глухого рыка в груди надеялся, что не опоздает. И так же отчаянно верил, что виде́ние – это только вариант будущего, и его можно изменить.
Потомку Ши не пристало бояться – однако кислый привкус страха, появившийся, когда Вей смотрел с Каролиной Рудлог на смерть деда, только усиливался. Страх бежал следом, нагоняя наследника ночами, колол сердце ледяными иглами и заставлял бросать в небеса просьбы Желтому: чтобы первопредок помог добраться вовремя и предотвратить беду.
Тишина и одиночество обострили чувства Вей Ши, заставив вглядываться внутрь – и он смотрел и не узнавал себя, словно вошел в Тафию одним человеком, а вышел другим. Все то, что раньше приводило его в ярость, что выглядело в его глазах насмешкой и унижением, теперь казалось мелочами, не стоящими даже движения брови. Наоборот, ему не хватало ранних побудок в храме, служб и скудных трапез с остальными послушниками, неспешных разговоров со стариком Амфатом, физического труда и отрешенной работы с землей – наконец-то он понял, почему дед, Хань Ши, находил в этом удовольствие! А люди, которые так утомляли и раздражали Вея ранее, даже невыносимо болтливая девочка Рудлог, теперь вызывали снисходительное любопытство.
Хотя стремление к одиночеству никуда не делось – это было в характере всех Ши.
Только воспоминания о тяжелой руке Мастера до сих пор заставляли Вея скалиться и ускоряться, словно можно было оставить их позади. И когда наследник вглядывался в себя в эти моменты, что угодно было в его душе, кроме смирения.
Он скучал по родным, но если раньше мысли о них окрашивались в цвета вины, обиды, ярости и гнева, то сейчас Вей будто перешагнул через желание стать идеальным Ши, доказать, что он достоин быть наследником, несмотря на порченую кровь. Теперь он хотел просто снова пройтись по дорожкам дворца с отцом и дедом, без гордыни и пренебрежения принять ласку матери, поговорить с сестрами. Ощутить себя частью семьи. И не бояться, что больше не увидит того, кого почитал и любил сильнее всех людей на Туре.
То ли от голода, то ли от сосредоточенности, восприимчивость его усилилась стократ. Это началось еще до ухода из Тафии – с тех пор, как Вей научился медитировать, сенсорный хаос, из-за которого наследник не переносил людей, постепенно стих, будто с каждым выходом в транс вокруг него укреплялась защитная стена. Он не стал глух, но восприятие перестало быть болезненным.
Теперь же, когда нагрузка на органы чувств резко снизилась, в периоды медитаций начала открываться ему глубинная суть мира – то, о чем рассказывали отец и дед, но чего никогда не мог увидеть сам Вей. Он ложился на спину в лесу, полном ночных звуков и влажных древесных запахов, закрывал глаза и видел, как вокруг пульсирует, течет сплетение первоэлементов, которые и образовывают Туру – от буйного, пронизывающего все теплом огня до вечно покойной и холодной смерти.
Стихия Черного Жреца по сравнению с полноводными реками других стихий казалась тонким, застывшим ручейком. И даже неопытный Вей видел, что с каждым разом ее поглощающий сам себя, недвижимый поток становился все прозрачней: близился момент, когда он пропадет совсем. Замечал наследник и то, что не разглядел в первые разы – и остальные стихии слабели, текли медленнее, с усилием, словно вот-вот готовы были остановиться или развеяться.
