Лали гадала на страшных картах, окропленных кровью и залитых слезами. Карты казались кривыми, деформированными, посыпанными пеплом, и лицо самой Лали выглядело так, будто глаза припорошило пылью.
В правой руке непременно дымился мундштук, левой она вытряхивала колоду из коробки, давала картам лечь так, как им заблагорассудится. Прищуривалась, всматривалась в пляшущие скелеты, обоюдоострые мечи, кубки, наполненные огнем, кривилась, цокала языком и выносила вердикт. Из сто седьмой люди выходили непременно в дурном настроении, отказываясь верить в сказанное. Нередко возвращались и просили погадать не только на картах, но и на чем-нибудь еще. Лали хмыкала, разбрасывала по столу яшмовые бусины, перья малиновки, крысиные кости. Снова прищуривалась и произносила, медленно, смакуя каждое слово:
– Карты не солгали.
– Погадай на кофейной гуще!
Лали снова хмыкала, шла по коридору, выложенному плиткой в шахматную доску, жестом приглашала неверующего пройти следом. Варила крепкий кофе, и глядя в чашку казалось, что на тебя смотрела темнота, клубившаяся в детстве под кроватью, живая темнота, в которой прятались чудовища.
– Карты не солгали, – повторяла Лали, всматриваясь в россыпь точек гущи.
– Погадай на чем-нибудь еще!
Лали вздыхала, забирала чашку из трясущихся пальцев, широко распахивала глаза, похожие на два лунных камня, тихо шептала:
– Карты не солгали, они никогда не лгут.
Начинались слезы, увещевания, просьбы погадать на чем угодно, только пусть будущее изменится, пусть болезнь отхлынет с первыми лучами солнца, пусть не случится предреченного, пусть беда перекинется на кого-нибудь другого, или, быть может, есть способ убрать нависший над головой топор?
– Вы меня не слушаете, – качала головой Лали.– Гадай я на пене морской, на чешуе змея, затаившегося в водах мирового океана, на ветках деревьев висельников, на гнилых яблоках, на кошачьих черепах, будущее у вас только одно и изменить его не дано.
– Глупости какие, – жарко шептали в ответ.– Если будущее известно, значит, нужно всего лишь найти лазейку!
– Вы умрете в июне от кровопотери и теплый ветер будет играться с цветами у надгробия.
Или:
– Ваша матушка повесится в декабре, в соседней комнате, пока вы будете заниматься куриным окороком.
Или:
– Ваш брат погибнет в автокатастрофе в сентябре, и хоронить будут его в закрытом гробу.
Люди пытались искать лазейку. В июне кто-то старался не покидать стен родного дома, чтобы не напороться на нож в темной подворотне, не стать жертвой пьяной потасовки в баре, которая переросла бы в поножовщину. В декабре кто-то старался не покупать куриные окорока и ни на минуту не оставлять матушку в одиночестве, попрятать веревки и табуретки. В сентябре кто-то старался не садиться за руль, не пользоваться услугами водителей такси, не садиться в автобусы, ни в коем случае не поддаваться на уговоры друзей подвезти до дома.
Только получалось так, что кто-то в июне глубоко распарывал запястье, оказавшись запертым в комнате и решившись выбить витражную створку на захлопнувшейся двери. В декабре чья-то матушка вешалась на кожаном ремне, искусно привязав его к спинке стула, пока кто-то в соседней комнате раздумывал о покупке куриного окорока впрок, листая приложение для доставки еды, ведь декабрь был на исходе, а запасы продуктов в холодильнике подходили к концу, ибо заранее, исходя из предсказания, окорока не покупались. И в сентябре кто-то замешкался на пешеходном переходе, не заметил стремительно несущегося автомобиля с пьяным водителем за рулем, размазавшего кого-то по асфальту и намотавшего затем на фонарный столб содержимое капота.
Лали рассказывала об этом всем нам и мы в шутку просили погадать на кроличьих лапках.
– Скажи, Лали, – спрашивал Финни, вольготно рассаживаясь в кресле, обшитом зеленым сукном с зелеными жабами, – чего бы тебе больше всего хотелось в этой жизни?
И Лали воодушевленно улыбалась.
– Ой, вы знаете, я так хочу умереть еще раз! – воскликнула Лали, затушив в пепельнице сигарету и выдохнув через тонкие губы остатки синеватого дыма, скопившегося в легких.
– Поймите меня правильно, – поднимала она ладони, смущенно улыбалась, мол, смотрите, руки мои пусты, нет в них ни ножа заточенного, ни удавки, я не причиню вреда никому, кроме самой себя, если возникнет острая на то необходимость.
– Умирать интересно, каждый раз смерть очень необычная приключалась и ощущения, соответственно, ни с чем несравнимые. На костре сжигали, – загибала пальцы, призадумавшись.– В озере топили, собак спускали и плоть моя рваным белым мрамором разбрасывалась по снегу, а вместе с плотью и кровь рассыпалась ягодами рябины. Травили за обедом, ужином, душили подушкой.
Финни качал головой.
– А ты бы не хотела, чтобы твоим словам верили?
– Никогда не поверят, – Лали ухмылялась.– Такова человеческая натура. Перед лицом неотвратимого естество сжимается до одной крохотной мысли – вот, вот так я погибну, а если суждено и предначертано, и точно известно когда и при каких обстоятельствах, нужно попробовать обхитрить. Кого только хитрить собираются – мне неизвестно. Самих себя, вероятно.
