Полина любила холодную, кристальную колодезную воду. Любила доставать её из 15-метровой глуби, легко и привычно поддерживая цепь, которая послушными, ровными рядами укладывалась на ворот. Вот только страшно почему-то было Полине смотреть вглубь колодца. Бросит, бывало, бадейку вниз и слушает, определяя по звуку – полно воды набралось или нет, а потом также, не глядя, вытянет бадейку, разольёт воду по вёдрам, да в дом несёт.
Нынче поздно управилась с хозяйством. Поросятам мешанку запарила, гусей, кур накормила, нарезала корове свеклы, посыпала немного дроблёнкой из зерна и пошла открывать калитку, встречать Зорьку из стада.
Тихо зажглись звёзды, заглянул в окно месяц, когда Полина, уложив спать ребятишек, легла и сама, не дождавшись мужа. Лежала, слушала ровное дыхание детей и думала: «Где мог так долго задержаться? Может, случилось чего?… Вот глупая баба, сколько уже живу с ним, а никак не привыкну к ночным приходам. Опять оправдываться начнёт, – машина, мол, не человек, и человек «ломается», а машина и подавно. Если же навеселе явится, то и оправдываться не будет. Ляжет спать и всё.
А Григорий в это время похвалялся своей женой перед сватом (сватами он звал всех, с кем когда-нибудь на свадьбе гулял).
– Вот мы сейчас с тобой выпиваем, а ты сидишь и дёргаешься. Видно, что жинку свою боишься. А вот моя мне и слова против не скажет, во сколько бы ни пришёл. Всегда такая – то ли натурой мягкая, то ли любит меня сильно, сам не пойму.
Сват отвечал с ехидцей:
– Любит. А как же. Тебя любит, а другого голубит, – и осёкся, увидев налившиеся кровью глаза соседа.
– Ты чё сказал? Говори, не верти, если знаешь чего, ну?
– Дак с Митькой она шутки шутковать любит, сам видел, – и плюнул с досады – пропади ты пропадом со своей тихоней, не будешь каждый раз ею похваляться, да и она зубы меньше скалить будет, а то нашлась смешливая на всё село.
Но увидев, как расходился, словно кипяток забурлил, Григорий, стал его сват успокаивать:
– Да ладно тебе, может, ничего серьёзного и не было, может, так – пошутили и всё. Остынь, хватит.
– Было или не было – это она мне сама скажет.
…Полина неделю отходила от побоев. Она не могла понять, на какой вопрос требует ответа её муж. Причём тут Митька, шутки и улыбки?
Щедрую, светлую улыбку она с детства всем окружающим дарила. Такой уж уродилась.
Теперь Полина не улыбалась. Она мучительно думала, как ей поступить, когда выздоровеет? Стыда-то сколько?! Что в селе скажут? Никогда не трогал. Вон, свекровь уже нашептывает знакомым: «За дело, значит, зря бы не стал». И пошло-поехало. От избы к избе. Одни головой кивают – Гришка зря не побьёт, а другие руками всплёскивают – Полина…? Не может быть, чтобы она с кем-то…
А Полина плакала не столько от физической, сколько от душевной боли. Что же делать? – Уйти с детьми из дома? – Да ведь первый раз руку поднял, может, одумается, отец же он детям своим, да и куда я с ними? Остаться? – Так надо его словом заручиться, что не тронет больше. А он всё молчит, не разговаривает, уверовал, что виновна… А в чём? В чём мне оправдываться перед ним, перед людьми? Да и надо ли?
Подруги вроде с сочувствием проведывать приходили, с советами, а сердце твердит – любопытство одно. Мы, мол, слышали, так и так на тебя говорят, но ты внимания не обращай, золото – и в грязи блестит, к чистому грязное не пристанет. Поговорят – и перемелется. Что делать? Хорошего-золотого сейчас днём с огнём… А Гришка – он хозяйственный, полный двор скотины держит. Ну, лежи, выздоравливай.
…Прошло время. Полина жила по-прежнему, только улыбка её постепенно угасать стала. Засмеётся вдруг – и прикроет губы ладошкой, словно провинилась в чём. Григорий молчал про Митьку, но в глубине души мысль эта, будто червяк, вертелась, точила и злила.
Сердобольные односельчане ради интереса присматривать за Полиной стали – кому улыбнётся, а кому нет. Особенно любопытство разожглось, когда Митька по осени с уборки свеклы вернулся.
Встретились случайно на дороге. Увидев его, Полина невольно испугалась, хотела назад повернуть, но подумала, что люди скажут – убежала – значит, правда. Поздоровались, глаза опустила – и быстрее мимо. Митька удивлённо повернулся и крикнул вслед: «Ты чего это, Поль?» Она не обернулась. Пожав плечами, Митька пошёл дальше.
А от избы к избе опять понеслось: что-то тут не то, ишь, как поглядели друг на друга, ишь, как в сторону метнулась, а он за ней аж обернулся и что-то кричал…
Ночью Григорий пришёл домой пьяный и опоясал спящую жену мотком верёвки. Полина вскрикнула, широко раскрыв глаза, а он молча и зло хлестал её. Полина бросилась к двери, он остался в доме.
Судорожно глотая воздух, она бродила по двору и дрожала от нервного напряжения и холода. Зашла в сени. Там висела старая дошка и лежали валенки. Оделась, снова вышла во двор.
Голова горела, её жар заглушал жар рубцов от верёвки. Полина зашла в сарай, погладила корову. С сеновала спрыгнула кошка, стала тереться о валенок хозяйки. Полина нагнулась, прижала кошку к груди…
Судорожно поглаживая теплый мурчащий комочек, Поля медленно пошла к колодцу. Остановилась. Бессильно опустилась на землю и забилась в рыданиях. Кошка спрыгнула с рук и, жалобно мяукая, смотрела на хозяйку, будто хотела утешить, но не знала как… Полина стала на колени и зашептала свою последнюю (так ей казалось) молитву:
