Снежок раскачался, оторвался от ветки и угодил прямо между ушей Баюна. Кот, не переставая распевать весеннюю серенаду, тряхнул головой. Снежок отлетел в сторону, отрастил ножки-прутики и заковылял обратно.
– Колобок, колобок, я тебя съем, – проворчал Серый Волк, придавив снежок лапой.
Баюн недовольно покосился на приятеля. Нашёл время смешить! Вот когда деревья снова станут зелёными, тогда и посмеёмся. А пока… Он запел громче, выводя такие рулады, что Соловей-разбойник удавился бы от зависти. Только где он теперь, Соловушка-то? Под каким сугробом окоченел? А ведь говорили ему: не пей, козлёночком станешь… В смысле, последнего ума лишишься! Не послушался.
Баюн перевёл дыхание и слизнул некстати навернувшуюся слезу. Серый Волк с шумом разгрыз снежок.
– Жри снег, помогай весне! – Он облизнулся, прицельно оглядывая ближайшие ветки.
– Пузо лопнет, – буркнул Баюн. – В лесу этой пакости больше, чем шишек в урожайный год. Застудишь нутро, я тебя, дурня, лечить не буду.
– Нет, ты послушай, я дело говорю. Весну звать – это, конечно, правильно. Но в наше время помощники всем нужны, даже весне. Давай я за этим смотаюсь… ну, ты знаешь. Который всё глотает, не жуя. Я быстро – одна лапа здесь, другая там.
– Сказала лисица, угодив в капкан! – глумливо хихикнули с дерева. Очередной снежок врезался Волку в лоб.
Серый зарычал, подпрыгнул и сорвал с ветки разом три снежка. Ещё недозрелых, безглазых.
– Свяжешься с Проглотом, я тебя самого съем! – рявкнул Баюн. – Заткнись и не мешай!
Он завыл на манер самца рыси, завидевшего подругу с соперником. Серый зажал уши лапами. Время, когда у рысей гон, Волк считал за худшее в году. Баюн однажды сравнил вопли лесных котов с банши. Но Серый не сомневался, что заморским плакальщицам далеко до таёжных рысей. Да и не осталось, говорят, банши. Перевелись все.
Уходит Старый Народ, оставляет после себя пустоту. А мир, он пустоты не терпит. Вот и лезет отовсюду иномирная погань, вроде этой снежной плесени! Весь Заповедный лес затянула. Май на носу, а снег и не думает таять. Сугробы намело дубам по колено, берёзам по макушку. Наст слежался тяжёлый, душный. Сугробы-гробы всему живому.
Ещё месяц зимы и Леший из спячки не выйдет, усохнет, в труху рассыплется в своей берлоге. А медведи с голодухи передохнут. И рыси в этом году не вопили. Один Баюн за всех старается… А что это тихо стало?!
Волк вскочил и налетел прямо на Баюна.
– Очумел?! – Кот тряхнул приятеля за шкирку, как щенка. – Всё, выманил я эту мразь! Теперь бежим. И не оглядывайся!
Ледяной наст шевельнулся под лапами, словно шкура потревоженной твари. Очень большой твари.
Они мчались по лесу – родному, знакомому до последней сосенки, но ставшему в эту бесконечную зиму чужим. С деревьев шипели снежки, срывались градом, больно били по спине, залепляли морду. Острые льдинки резали глаза, норовили пробраться внутрь – в кровь, в сердце. А за спиной нарастало жужжание, от которого ныли зубы и шерсть вставала дыбом.
– Не останавливайся!
Волк почуял рядом тёплый бок кота, ткнулся вслепую в длинную шерсть. Бежать стало легче. А потом Серый споткнулся обо что-то, опрокинул Баюна, и они покатились кубарем.
– Замрите! – приказал знакомый женский голос.
Они застыли перепутанным клубком. Жужжание слышалось совсем рядом, вокруг, повсюду! Волку отчаянно хотелось зажать уши, но лапы придавило.
– Ш-ш-ш… – успокаивающе прошептал Баюн. – Она справится. Я бы и один осилил, но пусть порадуется. Быть нужным – это важно, Волчек. Это всего важнее, ты мне поверь.
От кошачьего тепла лёд в глазах таял, но Серый всё равно жмурился. Иномирных тварей он нагляделся за свою жизнь досыта, пусть теперь другие любуются, у кого сон крепче.
– На море-окияне, на острове Буяне… – женский голос то срывался на кашель, то снова набирал силу.
Волк знал, что особого смысла в словах нет, это просто способ сосредоточиться, отбросить лишние мысли, но всё равно повторял про себя знакомый заговор.
– Слово моё крепко! Ключ в замке, замок на дне морском!
Жужжание взвилось крещендо и оборвалось. Волк приоткрыл один глаз.
Яга сидела на земле, привалившись к колесу раздолбанного УАЗика. Запрокинув голову и беззубо улыбаясь, смотрела в стремительно яснеющее небо.
– Вот скажи, почему у тебя любая тачка за полгода в эту развалюху превращается? – проворчал Баюн, поднимаясь и встряхиваясь. – Даже меньше, чем за полгода. Я же тебе на Солнцестояние джип подарил! Где джип, я спрашиваю?!
Яга пошарила вокруг себя, подобрала выпавшую железную челюсть, вставила и подбоченилась.
– Ты на меня голос не повышай, котяра облезлый! На чём сто лет ездила, на том и ездить буду!
– Сто лет назад такой техники не делали.
– А я фигурально выражаюсь!
Волк отполз в сторонку. На опушке вовсю таял снег, самый обыкновенный, ноздреватый, как и положено по весне. Прямо на глазах вылезали из прели первоцветы. С деревьев капало. От зловредных снежков и следа не осталось.
«Живём!» – подумал Волк и бочком подобрался к УАЗику. Перебранка набирала обороты. Вот-вот Яга не выдержит, хлопнет дверцей и умчится, загоняя ту дурную сущность, которая у неё в двигателе обитает.
