Нинка шла по мосту Володарского. Мимо, обдавая вонючими выхлопами, с грохотом проносились машины и автобусы. Мост под ногами подпрыгивал и дребезжал, его металлические швы, казалось, вот-вот разойдутся, открыв пешеходам путь в черную бездну. Там, внизу бурлила и клокотала осенняя сердитая Нева, готовая поглотить любого, кто к ней приблизится. Как ни странно, когда-то Нинка даже любила останавливаться над чуть приоткрытыми створками и завороженно смотреть вниз. Это было страшно и волнующе одновременно. Она думала – что будет, если механизм вдруг даст сбой и мост неожиданно откроется. Что тогда? Сотни машин, пешеходов и велосипедистов упадут в воду и погибнут. В том краю, откуда она родом, ничего подобного не было. Все мосты или даже деревянные мосточки были хоть и не так помпезны, зато стабильны. Нинка вспомнила, как в первый день в новом городе она пошла прогуляться через Троицкий мост. Уже тогда в ее голове почему-то всплыла сцена из старого-престарого фильма про революцию. Там, где в момент каких-то баталий в Петрограде, солдаты разводили мост, чтобы перекрыть дорогу противникам. Соответственно те, кто оказался посредине, улетали прямиком в ад. И лишь на самом краю остался висеть труп бедной, ни в чем ни повинной лошади.
И все же, все же. Нинка много лет ходила по мостам пешком. Как канатоходец, балансирующий без страховки между небоскребами, она научилась не только не смотреть вниз, но и получать удовольствие от прогулки. В тот период Нинка еще умела смотреть на раскинувшийся перед ней строгий каменный город, на его небесную линию с золотыми шпилями церквей, и представляла, что идет по небесному куполу. Но потом что-то вдруг пошло не так. Жизнь в северном городе оказалось невыносимой.
Сквозь сгибы-отверстия в бетонном полотне, молодая женщина часто видела себя. В водном зазеркалье она пробегала по мосту резво и весело, в то время как реальную Нинку вечно сдувало с места порывами ветра и отчаяния. Закутавшись по самый нос в колючий шарф, реальная Нинка спешила по делам, проклиная дождь и мокрые ноги.
А сегодня Нинка вообще ничего не замечала. Сегодня она, наконец, посмотрела в глаза той, другой. Долгие месяцы женщина словно доменная печь, горела изнутри ядовитой ненавистью. День за днем тлели ее внутренние органы. И однажды, проснувшись черным ноябрьским утром, Нинка поняла, что если ничего не предпримет, то скоро рассыплется мелкой трухой, как старый гриб в лесу. Она тихо вошла в парикмахерскую и села в углу на старый ободранный стул. Это была маленькая занюханная цирюльня «Салон красоты Изабелла». Располагалась она в подвале. На полу, явно еще со вчерашнего дня, лежал пестрый ковер человеческой шерсти. Игривые рыжие локоны смешались с черными и были присыпаны сверху голубоватой старушечьей сединой. Нинка бы в жизни не доверила свою голову «изабеллам» из подобного свинарника. Казалось, что человеческие волосы были везде, даже норовили залезть в рот, чтобы заскрипеть на зубах. В кресле ТОЙ САМОЙ парикмахерши сидела сиреневая бабушка-облако. Сквозь нее пробивался свет от лампочки над большим круглым зеркале, делая бабулю абсолютной марсианкой.
– Я вот, доча, покрасилась. Все, как ты говорила, Иридой. Помыла, высохла. Все по инструкции. Но на себя гляжу в зеркало и не узнаю, как говорится, в гриме. Какой-то фонарь фиолетовый на башке колышется. Туда-сюда, туда-сюда. Люди на улице даже оборачиваются вслед. Смеются поди. Ты, доченька, помоги мне, дуре старой.
– Верочка Игоревна, дорогая. Не надо в следующий раз лить на себя сразу весь флакон. Только капельку, чтобы освежить седину. Волос изнутри уже пустой, он красится мигом. А вы синеву на себя всю вылили и вот результат. Попробуем стать брюнеткой?
– Хоть кем, милая. Только чтоб этот фонарь китайский с меня ушел.
Нинка сидела и, пользуясь случаем, спокойно рассматривала эту тварь, воровку, мразь. Так мысленно про себя она всегда ругала Катерину. Это помогало ей не плакать. К счастью, в салоне была очередь, поэтому никто не обратил внимание на болезненно бледную молодую женщину с синяками под глазами. В Питере таких пруд пруди – тонкокожие выходцы с другого света. Идут по Невскому проспекту, глаза опустили, уголки рта тянут голову к земле. Кажется, будто в этих людей уже ничто не способно вдохнуть жизнь. Первые дни после приезда в Северную столицу Нинка смотрела на них с большим удивлением, а потом и не заметила, как сама стала такой же. Морской румянец стерся унылыми дождями и выцвел под серым небом Петербурга.
Она смотрела как та, что забрала, высосала сквозь коктейльную розовую трубочку ее жизнь, грациозно двигается по периметру небольшой комнатенки. Мерзкая гадина, вавилонская блудница. Парикмахерша порхала как бабочка по салону, шутила с коллегами и одновременно стригла плечистого военного. Катерина была настоящей русской красавицей – серые глаза с поволокой и коса до попы. Нинка рядом с ней казалась себе черным иссохшим деревом, в которое ударило молнией.
– Женщина, вы на стрижку?
Любовница ее мужа метелкой подметала волосы. Светлые, рыжие, черные – большое гнездо человеческих голов.
