О, слава, скольких ослепила
Ты ядом золотых лучей,
Ты злую зависть поселила
В душе Сальери. Он досель
И вовсе чувств таких не ведал.
Творя сухие звуки нот,
Своё лишь в том он видел кредо
И добивался в нём высот.
Порой, ремесленник несчастный,
Он находил в сердцах людей
Созвучье музыке прекрасной,
Что кровью, по́том много дней
Писалась им. А Моцарт что же?
Он знал ли труд, усерден был?
Гуляка праздный, да за что же
Он свой талант заполучил?
За что ему такая милость
Дана веленьем высших сил?
Сальери ту несправедливость
Безумцу-другу не простил.
Разлив вино по двум бокалам,
Мол, выпить я с тобою рад,
Он подмешал в напиток алый
Для Моцарта смертельный яд.
Последний дар своей Изоры
Он подмешал, да не врагу.
А Моцарт вдруг за разговором
Вопрос один зада́л ему:
«Как слухи множатся по свету!
Вот Бонмарше, он друг твой был.
Скажи, неужто ль правда это,
Что он кого-то отравил?
Он, мыслю, этакое действо
Свершить не мог – как мы с тобой.
Ведь, знаешь, гений и злодейство
Несовместимы меж собой.»
В душе Сальери мыслью этой
Задета нужная струна.
Бокал разбит, рукой задетый,
От друга смерть отведена.
«Сальери, что с тобою, Боже?
Ты бледен как-то резко стал!
А ну-ка, поиграй мне тоже,
Как раньше я тебе играл.»
И, докасаясь еле-еле
До клавиш чуткою рукой,
Играет Моцарту Сальери
По нотам музыки живой.
Без зависти, без укоризны
Искрилась музыка, как свет,
Как неразрушенные жизни,
Как дружбы искренний обет.
