Где-то в лесу. Макс.
Макс пробирался через густой подлесок и не понимал, где он находится. Грунтовки не было, машины не было, а густой липкий туман все не рассеивался. Наконец, белесое марево стало немного проясняться, и Макс посмотрел туда, где должен был находиться его дом. Километрах в пяти по прямой, где на въезде в родной город стояла дурацкая пирамида из красного пластика и горел вечный огонь, тоже стояла пирамида, и тоже полыхал вечный огонь. Макс, раскрыв рот, смотрел на чудовищный зиккурат с газовым факелом, бившим в небо.
– Твою ж налево! – потрясенно сказал он. – А где же Воронеж?
Он шел уже второй час, и место, где трасса М4 должна была огибать родной город, оказалось совершенно незнакомым. Никакой дороги тут не было и в помине, как не было и признаков наличия поблизости миллионного города. Ведь скрыть такое было совершенно невозможно. Пустые пластиковые бутылки, замусоренные пляжи, смятые пачки сигарет и использованные контрацептивы за кустами были неизбежны в этом месте. Тут неплохая спокойная речушка Воронеж еще не превратилась в мутное и воняющее в жару болото, названное недалекими товарищами из журналистского цеха «морем». Это штамп был настолько же заезжен, насколько и мерзок, вызывая у любого думающего человека, что случайно включил местные новости, ощущение запредельной дремучести. Несмотря ни на что, Макс родной город любил, хоть улицы его были неопрятны, асфальт во дворах разрушен, а люди от тех же сибиряков отличались примерно так же, как марсиане. Хитропродуманное население, которое было ядреным коктейлем из потомков ссыльных петровских стрельцов, ссыльных же гулящих баб, хоперских казаков и набежавших после войны крестьян, выживало в девяностые торговлей. Оно отличалось в этом особым цинизмом и потомственной изворотливостью, свойственной украинцам, кои составляли львиную часть юга области. В результате этого генетического эксперимента получился ушлый горожанин, сильно себе на уме, точно знающий с какой стороны у бутерброда масло, и еще более точно знающий, где лежит бутерброд соседа. Но, как уже и было написано, Макс свой город любил, и был его сыном в полном смысле этого слова, со всеми присущими его жителям достоинствами и недостатками. Тут были родные и друзья, первые девчонки, которые здесь всегда отличались красотой и акульей хваткой, и лавочки, где он, тайком от родителей, пил с пацанами пиво. Он все это хотел увидеть, особенно мать и отца, которые должны были быть уже в годах, но живы и вполне здоровы. Только вот отсутствие федеральной трассы и жуткая пирамида с факелом на ней подсказывали, что ничего из того, что он помнит, тут уже нет. Или еще нет. Или вообще никогда не было. С этим еще предстояло разобраться. Нагорная Дубрава, что росла по правому крутому берегу Воронежа, располагалась на своем месте, и была существенно больше, чем помнил ее Макс. Сильно больше там росли и дубы, а некоторые и вовсе были немыслимой толщины, Макс таких и не видел никогда. Но, все же, идти там оказалось куда легче, и кое-где даже встречались тропинки, по которым еще за два с лишним часа Макс добрался до той самой пирамиды, стоявшей, как ему показалось, прямо там, где он жил последние годы. Хотя, возможно, ему это показалось.
Пирамида стояла в гордом одиночестве, жилья вокруг не было, и Макс растерялся. Она была огромна, примерно метров триста в длину и ширину, и была вовсе не каменной, как казалось издалека, а сделана из какого-то пластика, слегка шероховатого на ощупь. Что делать дальше, Макс решительно не представлял, и начал обходить ее по периметру, надеясь увидеть что-нибудь еще. И вскоре он это что-нибудь увидел.
Нечто, похожее на блестящую каплю, бесшумно летело в его сторону, и Макс остановился. Бежать смысла не было, ибо некуда, оставалось только ждать. Капля, длиной метра три, приземлилась рядом, и механический голос задал вопрос, который Макс, впрочем, не понял. Ни единого слова, совсем. Проскальзывали какие-то смутно знакомые сочетания звуков, но не более. Ни малейших ассоциаций услышанное у Макса не вызвало. Не дождавшись ответа, капля раскрыла в гладком боку люк в виде диафрагмы, и он бестрепетно залез внутрь. Терять-то нечего, а угрожать ему вроде никто не собирается. Летательный аппарат бесшумно взлетел и пошел на юг, где километров через десять Макс увидел небольшой аккуратный городок, занимавший место, соответствовавшее южной окраине Воронежа. Улицы были строго перпендикулярны, а дома тяготели к кубическому стилю, и были довольно просты по архитектуре. По крайней мере, никаких башен из бетона и стекла, уходящих в небо шпилей и прочей фантастической атрибутики тут и близко не было. Как не было и архитектурных излишеств в центре городка – вычурных колонн, памятников, клумб и сложных по изгибам улочек. Все было либо прямым, либо квадратным. Даже деревья росли тут в каком-то унылом и правильном порядке. Людей на улицах было немного, а вот серебристых капель в воздухе прибавилось. Летательный аппарат приземлился на стоянке в ряду точно таких же, и диафрагма раскрылась вновь. Макса уже ждали. Люди, одетые в просторные брюки и длинные кители, с какими-то значками на груди, своим профессиональным взглядом поедали его, не оставляя ни малейших сомнений. Его замели в местную ментовку. Для установления личности, видимо. Местные правоохранители были чернявыми и кареглазыми, ничуть не напоминая тех людей, с которыми жил и общался Макс. В его время Воронеж был почти исключительно славянским, лишь узбекские гастарбайтеры и азербайджанские торговцы фруктами выделялись на их фоне. Эти же товарищи по типажу были весьма похожи на персов или вавилонян, только имели чуть более светлую кожу. Ну, и бород они не носили. Полицейские рассматривали измазанную максову хламиду, даже не скрывая удивления. Один из них, что был немного постарше и повыше, задал ему какой-то вопрос, и Макс пожал плечами, показывая, что не понимает. Для верности он произнес слово «Не понимаю» на русском, аккадском и персидском языках.
