Мой странный век, живущий впопыхах,
с антеннами порезов на руках —
сиротское наследство восковое.
Кормилица и плачет, и поет,
и водку пьет, но это все пройдет.
Дай различить, что тут еще живое.
Как обустроить ветхое жилье?
Опять тряпье, дреколье и ворье,
и улица – как площадь вечевая.
Выходишь утром – бьется под рукой,
не заглушить ни криком, ни тоской,
а молчаливым стол не накрывают.
Как прорастает кожа в орденах
покойники вещают на стенах,
и дурачье внимает неустанно.
Помазанник, усатый и слепой,
безумный голубь бьется над толпой,
и сладкий дым плывет из Туркестана.
Не может быть, мы что-то пропустили,
когда красиво ели, тяжко пили,
вповалку спали, яростно дыша.
Держали время, и оно не сбилось.
Чуть-чуть поистаскалось, износилось —
чесотка, золотуха и парша.
Мордасти-страсти, гусли расписные,
и ездовые заднеприводные,
наддай, судьба, поддай еще парку!
Качается треска в текучем дыме,
горчит еда, и водка молча стынет,
и каменеют кони на скаку.
Вот мальчики, готовые на завтрак,
с кольцом в носу идущие на запах —
отечество и поит, и палит.
Туда дрова, обратно только дроги.
Слепой ведет безруких и безногих
и глаукомным оком шевелит.
