После взрывавшегося нестройными песнями, руганью, криками гвалта ярмарки внутри тарантаса казалось по-домашнему уютно. Трофим долго запрягал; наконец, двинулись. Скоро прекратило трясти – мостовая города осталась позади. Ехать было много, и Павлуша запросил:
– Матвеюшка… Матвеюшка, расскажи…
Сдерживая зычный бас, Матвей проворковал:
– Что рассказать, батюшка Пал Максимыч?
– Расскажи… как Бог мир сделал…
Матвей ласково улыбнулся, вздохнул, погладил черную курчавую бороду – Павлуша знал, что это он молится: как и всегда перед тем, как рассказать ему эту историю. С минуту молчали, потом Матвей причмокнул губами и загудел звучным голосом:
– Так-то вот так, батюшка Пал Максимыч. Сначала ничего во всем мире не было, кроме Господа Бога. И Он сперва сделал воду и небо над ней. В небе было пусто, и внизу ни души не было. Все это было в темноте, и Господь сделал так, что днем стало светло, а ночью – нет. Внизу-то все была вода, и Господь сделал землю-матушку. Там все было голо да тихо, и Господь сделал травушку-муравушку и деревьюшки еще сделал. Стало везде зелено, хорошо, как у нас сейчас в садике.
И как на небе не было ни солнышка, ни луны, ни единой звездиночки, то Господь сделал и солнышко, и луну, и звездочки. Солнышко стало днем светить, а ночью спать-почивать – тогда заместо него луна и звездочки светят, нам путь освещают.
И как и в воде, и в небе, и на земле никого еще не было, то Господь сделал рыбок, птичек и зверушек. Стали рыбки в воде плавать, птички стали по небу летать и на деревьюшках щебетать, а зверушки стали на земле жить, резвиться да играть. И все они радовали Господа. И человека Господь сделал. В шесть дней Он сделал мир. Так-то вот так. Ничего не было, и в шесть дней все стало. Дивны дела Твои, Господи! – он перекрестился, – Спаси и помилуй нас, грешных.
В тарантасе чуть покачивалась духота, убаюкивало. Павлуша отодвинул занавесочку: Луна на мгновенье спряталась за одиноким большим дубом. Каждый раз, когда Павлуша слышал этот рассказ, ему хотелось увидеть Бога; вот и теперь, зная уже, что никого не увидит там, он долго глядел на небо, но оттуда ему лишь подмигивали, смахивая холодные искорки с ресниц, звезды. Везде, куда Павлуша бросал взор, ему казалось уныло и скучно, глазки у него стали слипаться; он прижался к Матвею, зажмурился и все представлял, как Бог делал мир: представлял-представлял да и уснул.
Тарантас уезжал все дальше от дуба, пока не превратился в одну из водящих хороводы вечерних мошек – их кочующие мириады плыли в гулкой тиши; и вдруг то разудало-громко, то смиренно-тихо запел соловей, кроясь в седоватой темноте порфироносной листвы дуба – вокруг него влюблено жужжащие добродушные июньские жуки заиграли весело в чехарду, шурша в невидимых складках расшитого звездами плаща беспечного и чуть скучавшего ветра, шелестевшего едва слышно послушной его воле травой, навевая ей дивные сны о том, что он уже много-много лет живет у этого дуба и проживет здесь еще больше, и изредка заставлявшего очерченные невесомо-прозрачными лунными лучами листья слаженно вторить разлетавшейся по ночной округе вместе с бесстрастными звуками таинственных сюит всезнающих сверчков и забавно-хвастливым кваканьем лягушек песне соловья; и с неба эту песню слушал Бог и улыбался.
***
Он подождал, пока раздастся дребезжание, спустился по ступенькам, повернул за угол, тупо закурил и поплелся вдоль стены; настроение было паршивое, но ему не приходило в голову, отчего это; накрапывало, он сплюнул, затянулся, пошел быстрее, под аркой замедлил ход, за спиной резко просигналил автомобиль, он рванулся на тротуар, бросил окурок себе под ноги; навстречу ему шли двое пьяных – один уставился на него, явно намереваясь чего-то попросить, – он вновь сошел на узкую дорогу и почти побежал; ему вспомнилось, что давно, будучи в пятом классе, он бегал быстрее всех на уроках физкультуры; он свернул к маленькой лестнице магазина, постоял под дождем, ему опять припомнилась физкультура, он холодно нащупал в кармане пятьдесят рублей, сплюнул, обреченно поднялся по ступенькам, привычно спросил пива, взял холодную запотевшую бутылку, сунул ее в карман куртки, ему захотелось уже купить пачку сухариков, но он не сделал этого, забрал сдачу и вышел; дождь хлестал вовсю, до него дошло, что во дворе за столом не посидеть; он подошел к до отвращения знакомому ближайшему подъезду, дернул дверь, выругался, дернул еще, зашел внутрь, вызвал лифт, обматерил себя за то, что не взял сухариков, и нажал на кнопку пятого этажа; у него в памяти всплыла фраза Коляна «Нажраться хочется», и ему подумалось, что он был прав, когда не стал брать закуску; он притуплено ощутил всегда испытываемые им перед тем, как выпить, дрожь и возбуждение; на пятом вышел на лестничную клетку, умело открыл бутылку, сел, прислонился к стене и начал прихлебывать пиво, после нескольких глотков потянулся было к сухарикам, не нашел их и выматерился; его взгляд остановился наверху лестницы, и ему смутно припомнилось, как там блевал Палыч, – он тут же послал того к черту за то, что сейчас его не было рядом; ему ударило в затылок, он сделал два больших глотка, сильно передернулся, запрокинул голову и несколько минут сидел да думал об Ольке, ощутил позыв плоти, зло сплюнул: ему вспомнилось, что та из-за Семена пьет противозачаточные, – глотнул пива и обматерил Семена – за Ольку и за то, что тот отказался с ним выпить; ему представилась Танька, и неожиданно для себя самого он послал и ее; присосался к бутылке, подождал, когда голова сильно закружится, оторвался на секунду, присосался опять, допил до конца, закрыл глаза, пустил бутылку вниз по лестнице, послушал, как она бьется, и попытался догадаться, о чем она ему напоминает; ему хотелось закурить, он поленился и задремал; очнулся, машинально посмотрел на часы, встал, расстегнул брюки, облегчился вниз лестницы, на осколки бутылки, сунул в рот сигарету, щелкнул зажигалкой, затянулся, и ему показалось, что он знает, почему у него с самого начала было плохое настроение и он зол на всех, – никто не пошел бухать с ним, и пить одному было не весело, как в компании, а горько; он сплюнул, мотнул гудевшей головой, глянул на осколки, ему вспомнилось, как в пятом классе он бегал быстрее всех, и подумалось, что не так уж давно это было – три года назад; он надел портфель на правое плечо и направился к лифту – завтра предстояла контрольная по геометрии, и нужно было хоть как-то подготовиться к ней.
